Проклятие Раффы - [19]

— С трудом… — Признался я. — Но — думаю, что, в общем-то, понимаю. — И мы с парнями обсудили проблему. Не все поняли всё до конца, но все однозначно согласились, что так будет вернее… Особенно — в плане отношения к беременным… Женщины тоже поддержали единогласно, признавшись, что испытывают нечто подобное, хотя и не готовы описывать свои ощущения столь красочно… Так мы и жили. Единственное, что внёс тот разговор в нашу жизнь — так это то, что теперь на наших оргиях каждый из нас пристраивался к своей… И мне показалось, что происходящее стало восприниматься всеми как-то… чище, величественнее — что ли…

Надо сказать, что все мы свято берегли сложившиеся отношения, не ища приключений на стороне и не впуская чужаков внутрь: видимо, каждый когда-то уже обжигался их беспечной бесцеремонностью и совсем не хотел закреплять плачевный опыт… И всё же — именно это в конце концов и произошло. И виновником этого стал я. Вот уж никогда не мог подумать, что способен на подобные "головокружения"…

…Айше была уже на шестом месяце беременности. Ребёнок волновал её больше, чем наши развлечения. Больше, чем я. Я, как мальчик, обижался… Дурак… Какой дурак… Я, впервые за два года испытав сексуальный голод, повёл себя, как мальчишка… Айше предлагала развлекаться всем, оставив ей роль зрителя — несколько раз именно так и происходило, но я хотел её. Именно её… Если нельзя так — так хоть как-нибудь… В любом, самом извращённом, виде… И — обижался, как мальчик, у которого отобрали любимую игрушку… А она не могла возбуждаться — вообще: чадо во чреве начинало отчаянно молотить ногами по почкам, угрожая вырваться наружу… Может, я и пережил бы этот период… Как-нибудь… Но однажды я встретил её… Все называли её цыганкой. Хотя на самом деле она была полукровкой: мать — цыганка, отец — бледнолицый… Но именно эта неполнота крови, её смуглая, но не слишком тёмная кожа, отточенный, как у Нифертити, профиль — всё это придавало ей какую-то особую, неповторимую прелесть… Она была красива, изумительно красива… Точёные брови; тонкий, гибкий стан… Изумительно правильные, безукоризненные черты лица… Манящие, бездонные глаза… Ведьма… Чертовка… Сучка… Она знала, что чертовски красива. Знала, что перед ней невозможно устоять. И — играла собой, демонстрируя себя… Она с полувзгляда поняла, насколько я ошалел… Заметила, как жадно сглотнул слюнки… Ей, видимо, просто хотелось развлечься… Что она и сделала… Я валялся на коленях, уговаривал, умолял:

— Пойдём, я познакомлю тебя с женой… — Она смеялась:

— Ты что — дурак? — Я говорил:

— Пойдём, я познакомлю тебя с ребятами — мы будем втроём и ты будешь летать в облаках, как никогда не летала… — Она, хохоча:

— Да знаешь ли ты, как я летала? — И я не мог её уговорить… Она однозначно утверждала, что, если я хочу её — то об этом никто не должен знать:

— Никто, понимаешь? Ни друзья, ни жена, ни мамочка, ни папочка… — Смеялась она, выставляя меня маменькиным сынком и с чувством играя свои телом… Боже мой, как она танцевала — на столе… Платье её имело, казалось, тысячи разрезов, и, казавшись совершенно сплошным в покое, развевалось во время танца почти до плеч… Она не носила белья — никакого. Одни чулочки. И — платье: полупрозрачное, но — с таким невероятным множеством складок, что казалось вполне приличным… если только не развевалось на ветру или во время танца… Она совершенно не стеснялась, когда ветер уносил её платье прочь и она оставалась практически голой — она с достоинством шла, с видимым удовольствием подставляя своё тело ветру, солнцу, мужским взглядам… Мужчины сходили с ума от неё… Женщины — от зависти… Некоторые — от ненависти… Она погубила меня… Она вырвала у меня слово, что никто об этом не узнает… Я не мог устоять… Я имел её прямо в парке, утром — на столе, где старички вечерами играли в нарды… Потом — после обеда, возле фонтана, где люди начинают собираться только к вечеру… Потом — вечером, за городом, в лесу… Потом — поздно ночью, на газоне возле городской ратуши… Она была неистребима… И неистощима на выдумки… Она стонала и смеялась… Всякий раз, когда я кончал, она вскакивала и начинала танцевать, вокруг меня, обессиленного, кругами… Под звук её кастаньет это колдовское платье, казалось, никогда не опускалось ниже пояса… Очень часто оно открывало её всю — вертящуюся, тонкую, красивую… И я стонал, и оживал — вновь и вновь — и гнался за ней; а она, маня, убегала… чтобы совокупиться со мной уже в другом, выбранном ею, месте… К утру я имел её уже возле собственного дома — она привела меня и туда…

— Слабак! — Смачно сказала она, вставая с меня и потягиваясь. — Слизняк! — Добавила она, наградив меня презрительным взглядом. — Только вздумай кому рассказать — и ты меня никогда не увидишь… — Уже уходя, она зло сверкнула глазами. — Как, впрочем, и никого другого… — Дико расхохотавшись, добавила она и навсегда исчезла в предрассветной дымке. Я долго не мог опомниться — от неожиданности, от унижения, раздавленности, усталости… Не мог решиться войти в дом… Вошёл, только когда уже совсем рассвело. Жена не спала.

— Где ты был? — Спрашивали меня её красные от бессонницы глаза.