Проклятая земля - [6]

Трижды хозяин предложил Юсефу-паше занять почетное место и трижды получил от гостя отказ. Наконец оба устроились друг против друга на низеньких лавчонках, предназначенных совсем не для таких людей. Лавчонки стояли в противоположных концах комнаты; разговаривая, им приходилось повышать голос, а дрожащее пламя свечей не позволяло вглядеться в лицо. Слуги принялись расставлять подносы, уставленные яствами, напитками и чашечками с дымящимся кофе, и Юсеф-паша не остановил их. Не успели они покончить с подношениями, а визирь уже поинтересовался, сколько у мубашира людей и как они разместились на ночлег, но вопрос его ни к кому конкретно не адресовался, поэтому паша поспешил сам ответить на него:

— Не беспокойся, визирь. Распорядится лучше нас…

Абди-эфенди тоже открыл рот, чтобы помочь своему господину, но, услышав столь туманные слова паши, бесшумно отступил назад, так и не проронив ни слова.

Гость не торопился объяснять цель своего приезда, а хозяин не спешил с расспросами. Визирь нисколько не сомневался, что ночной приход этот не сулит ему добра, однако все еще не верил, что он грозит ему бедой. Сорокапятилетний рубеж он перешагнул человеком физически крепким, властным и очень богатым; даже просторный халат не мог скрыть огромной животной силы его мускулистого тела, и сила эта сопротивлялась и не могла согласиться, что все хорошее, …и прочное погубит этот уже начавший сутулиться столичный паша; наверное, его сверстник, имя которого ничего не говорило ему и который наверняка был баловнем двора и пользовался покровительством могущественного сановника. Визирю казалось, что, если бы он располагал временем, ему удалось бы справиться с посланцем падишаха: если не выбить разящее лезвие из его рук, то хотя бы притупить его. Разбойническое вторжение лишило его возможности маневрировать, изворачиваться, тянуть время и хитрить, да и паша понимал, что в этой ситуации им не оставалось ничего другого, кроме как в этот поздний час сойтись в единоборстве подобно двум баранам. Ночная стража конака была немногочисленной, но отлично обученной, за стеной стояли наготове еще восемь телохранителей-арнаутов, ждавших сигнала Абди-эфенди, чтобы ворваться в приемную. Что ж, паша сам напросился на такую встречу. Отступать поздно, они с пашой столкнулись на узком мостике, и оба одинаково рисковали свалиться в бездну.

Насильственное вторжение не предвещало ничего хорошего, но визирь решил до конца скрывать свой гнев, досадуя на то, что допустил промах и позволил застать себя врасплох, но не думал об этом, ибо что сделано, то сделано, и изменить сделанное никто не в силах. Человек многоопытный, он прекрасно знал, что в политике, как и в битвах, свершенное имеет гораздо бо́льший вес, чем все традиции, законы и представления о справедливости. Свершенное — каким бы оно ни было — само по себе становится законным и справедливым, вопрос лишь в том, кто одержит верх. Да, что сто́ит годами устанавливавшийся им порядок и даже сам высокий сан визиря перед тем простым фактом, что паша сидел напротив и так и не придвинул к себе угощенье, не поднес к губам стоявшую перед ним чашку кофе. И визирь не выразил своего возмущения не только потому, что хитрил, но и по той причине, что, справившись с первой вспышкой гнева, в глубине души уже смирился перед свершившимся. Сила всегда права. Сила есть проявление воли Аллаха, иначе она не была бы силой.

Первый бой во дворе конака был проигран, но, как и всякого опытного бойца, визиря не пугало это первое поражение, ибо ему предстояло сражаться дальше, и сражаться без оглядки. Смущало его лишь то, что в его руках оставалось только одно оружие — настоящее, а зеленая чалма гостя указывала на то, что он является потомком пророка, и если оружие не сделает своего дела, расплата будет страшной. Но больше всего визиря беспокоило то, что он ничего не знает о должности паши и о его истинной миссии. Конечно, указующий на него перст столицы добра не обещал, но возможность торговаться еще оставалась и незачем было понапрасну подставлять горло под нож. Эх, если бы у него было время всё обдумать!.. Столица далеко, путь к ней не близкий, пока гонец, как бы ни гнал он коня, обернется, многое может перемениться. А за этот путь многое терялось и многое менялось. В море власти влились тысячи рек, и если паша прибыл сюда по одной из них, визирю ничего не мешало воспользоваться водами другой… Только сделанного не вернуть, нет такой власти ни у падишаха, ни у слуг его.

Визирь пребывал в нерешительности… Правая рука его покоилась на колене, и он подумал о том, что в это время Абди-эфенди не сводит с нее глаз, ожидая, когда она повернется ладонью кверху, чтобы кликнуть арнаутов…

II

Юсеф-паша, тоже не спускавший глаз с руки визиря, задержался больше, чем думал.

Как только визирь показался в коридоре, сразу узнал его и вспомнил, как двадцать лет назад они обнимались и хлопали друг друга по плечам. Было это во время первых торжеств, устроенных новым султаном по случаю рождения сына-престолонаследника; двери всех домов тогда были распахнуты и повсюду — на улицы и во дворы — выплескивались обилие, щедрость и веселье. На каждом углу дымились котлы с мясом жертвенных баранов, но вокруг них уже не толпились вечно голодные бедняки, успевшие до отказа набить свои бездонные желудки, все лавки были открыты, товары выставлены напоказ, но никто ничего не продавал и не покупал, хотя осень выдалась мягкая и солнечная, богатая на плоды, слепящая блеском. Рынки кишели народом, шумные толпы праздношатающихся закручивало водоворотом, даже салма-чокадары, столичные шпионы, разгуливали по улицам в штатском, люди узнавали их по туго облегающим икры сакмам и черным каракулевым шапкам, подбитым зеленым сукном, но встреча с ними не пугала ни одного из преступников, выпущенных на дни торжеств из острогов, дабы и они вкусили сладость зерна божьего.