Прогулки по Раю печали - [96]

— Давай ты со своими этими коленками как-нибудь…

— Прости.

Тим сминает губы, выпрямляет ногу, тянет к себе. Сначала падает сердце, потом опускается Стах.

Хотя нет, не опускается, смотрит на Тимово колено.

Тим улыбается и заверяет:

— Я слежу. Ну Арис…

— Что?

Стах нависает сверху и пробегается пальцами по его ребрам. Тим не закрывается, а выгибается и прижимается.

Ну что за человек?..

Стах отпускает Тима, Тим — не отпускает Стаха.

— Что ты прилип?

Разгоряченный и ласковый Тим отстраняется, укладывая свое тело на кровать, и блестит из-под пушистых ресниц томящимся обсидианом глаз.

Дьявольщина какая…

Стах совершенно точно уверен, что «игривые настроения» у них диаметрально противоположные. Стах собирался с ним дурачиться, а не вот это все.

Как его тискать, если он такой?.. Это не располагает. Напрягает. До сорванного пульса, до сигналящей тревоги.

Тим замечает перемену. Тихо спрашивает:

— Хочешь, просто посидим?

Стах теряется. Слабо кивает. Ложится рядом.

Освобожденный Тим забирает подушку, пристраивает к спинке кровати, пристраивает к ней себя. Потом садится, подтянув к себе коленки, больше боком, чем прямо, уложив одну согнутую ногу на постель. Устраивает на второй запястье, ковыряет нитки на бинте.

Стах остается. С мыслью, что Тим то ли слишком серьезный, то ли… слишком взрослый.

Полумрак беснуется перед глазами, и Стах запирает его за веками.

II

Належавшись в одиночестве, с каким-то чувством собственной никчемности и непригодности, Стах кладет рядом свою подушку и садится к Тиму, вернее, больше ложится, сворачиваясь клубком. Совсем как некоторые.

Тим сразу оживает, проводит рукой по волосам, спрашивает:

— Ну чего ты?..

Стах не знает, что ему ответить. Он пытается — себе, что это — Тимов «способ забываться», а он уже все сказал. Или наврал. Он не знает. Просто думает о том, что сегодняшнее будет повторяться снова и снова, пока Тиму не надоест.

«Ненавижу, что мне не хватает».

«Ненавижу, когда ты так делаешь. Ты слишком громко думаешь, а потом отталкиваешь».

Стах вспоминает Тима позапрошлой ночью в коридоре и прячет нос у него на груди. Снова приснится что-нибудь дурацкое.

Стаху страшно от мысли, что Тим прав — и, может, лучше не оставаться в Питере. Может, лучше подождать. Хотя бы до следующих каникул. А он уже, между прочим, все уладил, все решил. Ему кажется: он просто трус.

Напряжение пульсирует в затылке — как точка, откуда расползается жар и боль. В жар и боль вползает Маришка. Словно змея — и на колени Стаха.

«Я тебя привлекаю как девушка?»

«Нет. Это обидно?»

«Как будто я некрасивая».

«Я так не сказал».

«Если красивая, почему ты меня не хочешь?»

«А почему должен?»

«Мальчики любят глазами».

— Чувствую себя бракованным.

Стах зажмуривается — и попадает в ловушку Тимовой полуулыбки.

«Знаешь, какой ты красивый?»

«Что ты так засмущался?»

Расстроенный шепот Тима врывается в мысль — заколесившую по кругу, бесконечную, адово задолбавшую:

— Почему?..

Про мать говорят, что красивая. Вообще — о ее красоте. Как о вещи, которой можно обладать, как о призыве к действию. Стах знает, как на нее смотрят, и почему отец ревнует к каждому столбу, и почему так редко у них гостят его друзья. Он в деталях помнит все разговоры и разборки. Она не просто красивая. Ее желают.

Стах терпеть не может это в ней. До отвращения. Терпеть не может, когда говорят: «Похож». Терпеть не может, что в нем есть что-то такое же — ее. Терпеть не может все эти разговоры о блядской рыжей крови — вот это в каком контексте?.. Терпеть не может, что думает об этом, когда думает о близости с Тимом.

Тим касается рукой больного колена — и Стах вздрагивает…

Тим отдергивает руку. Стах ловит ее, потому что испуг Тима напрягает его больше, чем собственный. Стах видит его лицо — растерянное, лицо человека, загнанного в угол, как в тот раз, когда Коля сказал ему.

«Спроси его. Спроси, как он сломал себе ногу».

— Да, я помню, — кивает Стах, чтобы снести, смести — воспоминание, вставшее между ними.

Стах поднимается за мазью. Тим замирает в каком-то оцепенении, немоте, тишине.

Стах валится рядом с ним, обратно. Задирает штанину, раскручивает тюбик. Думает соврать, что просто стало больно или вроде того. Потом вспоминает, чего говорил про честность буквально час назад.

Все через задницу.

Он цокает.

Потом чахнет несколько секунд над своим раздолбанным коленом.

Пихает Тима локтем, чтобы ожил, и отдает ему тюбик.

Тим поднимает взгляд.

Это кранты.

— Ты уверен?..

Нет.

Стах просит:

— Не беси, идет? Просто…

Тим не уточняет, что Стаху — сложно. Помедлив, выдавливает мазь. Касается колена холодной рукой. Ужасно холодной рукой, черт возьми. Разглаживает пальцами.

Невесомо так. Неловко так. Стах смотрит на огонек. Чтобы не смотреть на Тима.

И думает. Сукасвечиблин.

Стах усмехается.

— Да, я знаю, она как бы «мазь», но ее надо втирать, а не размазывать.

Тим закрывается свободной рукой, смущается и опускает ниже голову.

— Ладно, извини. Мне кажется, что больно.

— Нет. Когда трогаешь, не больно.

Тим все равно как-то слишком деликатничает, даже когда надавливает сильнее. Не увеличивает темп. Это длится просто вечность. Но даже его холодная рука согревается от трения. Когда кожа становится почти сухой, он трогает шрамы. От самого крупного внизу к самому длинному и тонкому — ровно по центру. Потом накрывает ладонью, обнимает пальцами.