Прогулки по Раю печали - [92]

— Взаимно.

Тим проводит по его щеке пальцами и роняет руку. Прощает за сквозняки. Стах его тоже. И заодно — себя. Как если бы простили остальные.

Глава 33. Свои среди чужих

I

Под вечер, еще перед началом ужина, гаснет свет, и комната погружается в звенящие сумерки. Стах решает: дело в ночнике. Касается Тимовой руки и заверяет, что сейчас все будет. Пару секунд он пытается оживить ночник, но тот совсем потух, с концами.

Тогда Стах подходит к двери, к выключателю, щелкает пару раз без результата. Не понимает:

— Свет отключили?

— Арис… — зовет Тим, зашебуршав на карте, поднимается.

— Вроде не темень, что ты испугался? Иди ко мне.

Стах встречает Тима на середине комнаты, ловит, удерживает рядом. Отодвигает штору, смотрит на соседние дома: в пасмурных сумерках окна горят вечерним уютом. Он возвращает Тиму внимание, вглядывается в его лицо.

— Пойдем.

Тим хватается, режется косточками пальцев, и Стах тянет его за собой. Они выбираются из комнаты в полумрак коридора. Натыкаются на дедушку. Тот с фонариком и ослепляет светом сначала Стаха, а затем и Тима, спрятавшегося за ним.

Стах щурится. Промаргивается. Спрашивает:

— Это у нас или вообще?

— Сейчас проверим.

Они доходят до прихожей вместе, и дедушка ищет ключи.

Стах Тима отпускает у зала: там большие окна, и легкий призрачный тюль, свисающий по их бокам, никогда не заслоняет свет.

Стах просит шепотом:

— Подожди здесь, хорошо?

— Нет, Арис, постой со мной.

— Не глупи. Мы сейчас вернемся. Ба! — зовет Стах, заглядывая в зал. Он кивает ей на Тима, а потом говорит ему шепотом: — Побудь с ней рядом, хорошо?

Стах наспех обувается и выходит за дедушкой, оставив дверь приоткрытой.

II

Где-то полминуты Тим, оцепенев, ловит тихое эхо стука и голосов. Его трогают за предплечье, и он вздрагивает.

Антонина Петровна мягко просит:

— Давайте зажжем свечи, а то как-то сумрачно… Это, наверное, надолго. Они бы свет уже включили, если бы у нас…

Тим смотрит на дверь еще немного и слабо кивает. Антонина Петровна направляется к стенке, чтобы найти свечи. Тим подходит — помочь донести несколько штук в одиноких подсвечниках.

III

Стах возвращается в квартиру, разувается и ныряет в зал на оранжевый свет — к столу в оранжевом свете.

Тим сидит среди подвижных, очарованных собой огоньков, которые извиваются, словно танцовщицы, и отбрасывают на его белое лицо случайные бесноватые тени и блики. Тим зажигает последнюю и гасит спичку, стряхнув огонь движением кисти. Дым расползается над столом.

Картина почти мистического содержания. Стах тормозит и попадает под гипноз.

Тим поднимает на него взгляд и вдруг делается подозрительно хитрым. Стах не понимает, в чем дело, и прячет руки в карманы.

Тим двигает подсвечник и встает со стула. Бабушка подает ему тарелки: он расставляет.

Дедушка входит в зал и, хлопнув в ладоши, потирает их между собой. Спрашивает так:

— Ну что, ужин при свечах, как в старые добрые?

И до Стаха вдруг доходит хитрый Тимов взгляд… Отлично… Только этого им не хватало.

Стах вздыхает и, запрокинув голову, спрашивает:

— Ну ты что, издеваешься?

Дедушка сбивает его театральщину глухим хлопком по спине.

— С кем ты там говоришь, атеист?

Тим произносит смешливым полушепотом:

— Сам с собой?..

— Вася, так что с электричеством?

— Да черт его знает.

— Это во всем доме? В соседних-то есть.

Стах садится за стол под чужой разговор, а Тим, подперев голову рукой, чуть склоняется в его сторону и спрашивает тише:

— По-гречески «я» — «эго»? А «бог» — «теос»?..

Стах расплывается.

— Ты на что это намекаешь?

— Нет, не подходит, — задумывается Тим, — все-таки веруешь не ты один…

Стах переводит на него взгляд.

Тим сочиняет:

— Аристеизм?.. Стахотеизм… Сташианство.

Стах пихает его плечом, шепчет мстительно:

— Бог покарает тебя за кощунство.

Тим зависает. Потом до него доходит, кто покарает, и он выдает:

— А, — и как-то удивленно-пошло-вызывающе.

И смеются его дьявольские обсидиановые глаза среди танцующих огней.

Стах, посерьезнев, смотрит на него долгие несколько секунд. Не выкупая. Говорит:

— Я теряю в себя веру.

А бабушка спрашивает:

— Тимофей, а вы верите? Или как Сташа?

Стах прыскает. Тим застывает. Приходится выходить из шутки для своих и отвечать серьезно.

Стах теряет улыбку следом. Он не понимает, когда это случилось? Когда все остальные стали чужими?..

IV

Тим приживается. Он все еще скованный, все еще молчаливый, но он приживается. Стах видит по его расслабленным лопаткам, по локтю, поставленному на стол, по его пальцам, костяшками которых он касается губ, скрывая осторожную улыбку.

Стах свыкается. Он знает. Когда Тим касается почти невесомо чуть выше колена и склоняется к нему, чтобы шептать секрет. Стах замирает в этой близости и опускает взгляд. А обстановка такая, что неловко. Неуместно.

Вот только он не может подать виду, чтобы остановить. Не при бабушке с дедушкой. Он хранит как тайну, что поведение Тима — «слишком».

И осознает, что весь этот ужин — такой, какой он есть, — значит в перспективе. Осознает, потому что он учится — и с каждым разом ему не легче, но привычнее играть в друзей.

На публику.

Для самых близких.

Принятие похоже на тоску. Или на скорбь. Короче, это что-то о потерях. Даже если у тебя взамен целый мир, второй и куда более приятный, чем первый.