Прогулки по Раю печали - [90]

— Нет.

— Не хочу, чтобы твою семью тошнило от того, что я везде…

— Что ты выдумываешь?

Это прошлое волочится за Тимом мертвым грузом. За Тимом, который привык, что нигде не рады — и всех «тошнит» от одного его присутствия. За Тимом, который «гадкий», «обуза» и дальше по списку.

Стах наклоняется к нему и говорит:

— Никого не тошнит, понятно? Все хотят, чтобы тебе было комфортно.

Тим гнет брови.

— Они хорошие… — соглашается. — Ты тоже…

— И ты. Будем жить дружно, — усмехается Стах.

Тим тянет уголок губ и доверчиво жмется. У Стаха из-за него — такого — все внутри перемыкает, и он стискивает крепко-крепко, чтобы Тим особенно не нежничал. А Тиму нравится — и он то ли постанывает, то ли довольно мурлычет. В общем, как ни сожми…

II

Стах с Тимом ничего не делают. Вот уже полчаса. Но Стаху в жизни никогда не было так интересно — ничего не делать.

Просто Тим валяется… полусидя, полулежа и совсем лежа. Почти всегда укладываясь на Стаха головой, или боком, или еще как-нибудь. Стах может делать с размякшим Тимом чего захочет: когда наскучивает заниматься тоненькими пальцами, он ерошит черные волосы. Тим послушно запрокидывает голову и уставляется снизу вверх своими невозможными глазами, чтобы до смешного, до безнадежно-гипнотического медленно прикрыть.

Иногда Стах вредничает и щекочет, сворачивая Тима в охающий клубок.

— Ну Арис…

— Ну Тиша, — дразнит Стах.

— Садист.

Если садист, конечно, надо продолжать. Тим изгибается под пальцами, подтягивает к себе колени, и никак не может уложить ноги.

Штанины у него задрались, и вот эти белые щиколотки… провоцируют Стаха. Просто вечность. Целых две минуты. Стах тянется к ним и отпускает ткань, чтобы коснуться обнаженной кожи.

Тим ловит взгляд и хитро улыбается. И Стах чувствует, что очевидно загорается в ответ. Тим сминает губы. Стах мстительно его щекочет.

— Ну Арис, ну за что?

Стах замирает и ждет, когда Тим успокоится. Успокоившись, тот ложится и снова смотрит снизу вверх. Стах опускает голову и пытается сдержать смех.

— Чего? — канючит Тим.

Причины нет. На самом деле.

Или так: причина — в Тиме. Но он не то чтобы смешной. Просто это дурацкое чувство, которому тесно, и оно куда-то пытается деться и растягивает губы.

Стах бы отключил его, чтобы не ощущать себя так — уязвленным.

Тим, весь взъерошенный, мятый и домашний, следит за ним искрящимися синими глазами. А потом вдруг чуть серьезнеет, тянет свои эти руки, задевает, спрашивает шепотом:

— Как ты себя чувствуешь?

Стах усмехается.

Тим хочет знать, как голова. Она почти не болит, но Стах трагично сообщает в шутку:

— Очень плохо, я сейчас погибну. Это ты хотел услышать?

А Тим сразу ластится, словно позвали, и даже перестает валяться, и, усевшись перед Стахом, ловит и целует в лоб. Стах прыскает.

— Тиша…

Тим шепчет грустно и сосредоточенно:

— Температуришь.

— Да, — обвиняет. — Все из-за тебя.

Тим снова прижимается губами. Гладит по голове. И Стах замирает.

Тим прощен.

Наверное, он знает. Обвивает руками и вовлекает в поцелуй. Осторожный, влажный и неловкий. Стах обычно не пытается догнать, что в этом такого, кроме того, что жутко, жарко, близко и… еще, конечно, реагирует тело. Ладно, Стах обычно не пытается догнать, а тут вдруг догоняет.

Чуть отстраняется и усмехается Тиму в губы:

— Ты меня так лечишь, что ли?

Тим исправляется и зацеловывает Стаху лоб. И еще веки. Это смешно, странно — и слишком. Из-за небольшого давления на глаза меньше, чем из-за того, как интимно это ощущается. И не то чтобы щекотно, но что-то похожее… Стах еще дурак — пытается то ли удержать глаза закрытыми, то ли приоткрыть.

— Тиша…

Тим целует в скулу, спускаясь по щеке теплым дыханием, склоняет голову, и Стах ловит взглядом, как он не решается. Перестает улыбаться. Тянет Тима пальцами к себе раньше, чем осознает. И позже, чем закрывает глаза, чувствует влагу на своих губах, а затем — кончик Тимова языка, который прячется, как не было, едва заглянув в гости и коснувшись. Тим медленно смыкает губы, обрывая поцелуй. И повторяет это снова.

Губы, язык, губы, холод от дыхания. Вроде пряток. Стах теряется. Тим вытягивается, и прижимается, и вынуждает приподнять голову. Стах замирает на секунду, когда, поймав его, ведет ладонью по обнаженной спине, угождая рукой под теплую ткань.

Тим отстраняется. И смотрит на Стаха затуманенными глазами.

Стах, охрипнув, спрашивает:

— Что?..

Тим вроде тянется, но не целует. У него шумное прерывающееся дыхание — и потребность касаться кожей кожи, даже если всего лишь щекой щеки.

Стах не понимает. Чуть больше, чем напрягается. Усмехается рассеянно:

— Ты дразнишься?..

Тим касается его носа своим, прикрывает глаза и спрашивает шепотом:

— А ты разве поддаешься?..

Стах поддается. Ведется. Это бесит. Стах знает, что нужно прекратить, потому что потом не отпустит, но Тим — он…

Всего раз, еще немного. Стах ловит Тима за шею, целует сам. Обрывает, когда находит Тимов язык своим. А потом касается уже осознанно, просто чтобы…

Просто чтобы.

И Тим углубляет, и это робкое касание становится скользким и длинным, почти по кругу. Стах вдруг осознает, и это опять до смеха, который хочет в нем подняться — и только нарывает, почему «взасос».