Прогулки по Раю печали - [88]

Тим спрашивает:

— Тебе со мной не тяжело?..

Стах усмехается — и больше с досадой, чем от того, что смешно.

— Как ты мне сказал? «Мне ни с кем не лучше, чем с тобой»?

Он правда ждет, что будет легче. Все время ждет, все время испытывает тяжесть — и все время пытается с ней бороться. Иногда хочется, чтобы Тим перестал давить и просто позволил выдохнуть.

Но кажется, что Тим разучился. Очень давно. И еще рассказывает Стаху, как отдыхать. Этому можно научиться, разучившись спокойно дышать?..

— Арис?.. — простуженный голос вдруг создает ощущение невесомости, в которую Стах вытянул Тима — из воды. И Тим хватается, и шепчет: — Мне очень страшно.

Стах обнимает его крепче и обещает:

— Ничего.

Просто понадобится время. И очень много смелости. Стах думает о ней, когда сжимает Тима — и погружается обратно под воду, и опускается за ним. И ловит себя на мысли, что хватает Тима за шкирку и тянет вверх, а Тим не умеет дышать…

II

Тим просыпается в руках Стаха. Тычется носом ему в ключицы. Уснувший Стах находит Тима бессознательно и прижимает к себе. Тим сразу затихает — и лежит так, закрыв глаза, долгие десять минут.

Потом Тим выбирается в туалет, крадучись по квартире, и на обратном пути застывает у двери в мастерскую. Он стоит какое-то время, заломив руки, и крутит часы на запястье. А затем возвращается в комнату, где все уже знакомо и понятно.

Но, когда он входит, он вдруг потерянно замирает. Осматривает пространство — с приглушенным солнечным светом, танцующий ворох пылинок в лучах проникающего солнца и неподвижные бежево-деревянные самолеты под потолком; чертежи, стеллажи, всю эту мебель и вещи. А потом — свою маленькую темную сумку, забитую в угол. Он подходит к ней и склоняется, и даже достает уже комочек толстовки, и смотрит в сторону освобожденной полки, а потом просто опускается на колени и замирает не в силах пошевелиться.

III

Тим сидит на окне, склонив коленки к улице. Через большое окно сквозит. Тим смотрит на город и ловит ветер пальцем. За окном теплее, чем здесь, но этот ветер холодный.

Тим смотрит, как вьются непоседливые ветки пушистой березы, как неподвижно стоят аккуратные старые здания, как солнце заглядывает в окно любопытным глазом, оставляя в стеклах свое раскаленное до одного сплошного блика невесомо-преломленное тело. Отслеживает взглядом прохожих, как они бегут или идут неторопливо. Поодиночке, парами, компаниями. Взрослые и подростки. Дети с родителями. Еще Тим, прижавшись к стеклу щекой, смотрит, как летают птицы.

Потом он оглядывается потерянно, отслеживает спящего Стаха, слезает с окна и выходит из комнаты. Помявшись у мастерской, он открывает, оглушает тишину тиканьем, заглядывает и просит:

— Извините…

— Заходи.

IV

Тиму сказали сесть. Так что он садится. Как-то виновато, натягивая рукава на озябшие пальцы. Смотрит на разобранные часы, отслеживает хрупкие механизмы. Василий Степанович молчит, и Тиму неловко.

— Арис правда с вами говорил?

Очень знакомая усмешка, настороженный прищур… Но все это иначе, все это как-то с высоты лет. И Василий Степанович Тима журит:

— Думаешь, неправда?..

— Нет, просто… просто чтобы спросить…

Перестукиваются-перешептываются часы. Тим вглядывается в облик мастерской, в этот чужой громкий мир. Может, он пытается понять, насколько подходит ему. И кажется, что возвращается обратно в разговор еще тише, как будто уменьшившись. Он смотрит и ждет, но его морят тишиной, и не отвечают на вопросительный испуганный взгляд даже вниманием.

— Я навязался? — спрашивает Тим.

— Ты так считаешь?

Тим молчит и натягивает рукава ниже. А потом произносит:

— Это как в детстве… Когда толкают к людям, чтобы познакомился, а никто не ждет и не хочет…

Наверное, Василий Степанович что-то про Тима понял, больше, чем Стах, потому что он задает вопрос, который звучит для него аксиомой, задает с мягкой полуулыбкой:

— Что, Стах сбросил тебя в океан?

Тим опускает голову. Сглатывает, словно у него простуженное горло. Он крутит ремешок, обхватив его тугим кольцом пальцев. И говорит словно через себя, делая длинные тяжелые паузы:

— Буквально пару недель назад… не было Питера… Меня выгнали из гимназии. И мы с Арисом сильно поссорились. И я думал, что все… И думал, как дальше. А потом Арис приходит, говорит, что Питер… И вот я в Питере… но ничего же не склеилось?.. В смысле… — Тим вдруг осекается и замолкает. Снова просит: — Извините.

Василий Степанович отрывается от часов. Снимает лупу, поднимает на Тима взгляд. И Тим прячется от этого взгляда, опуская голову ниже.

— Не расскажешь, почему «выгнали»?

— Ну…

Тим замечает красное пятно на рукаве — и закрывает рукой.

— Я много прогуливал.

— Почему?..

Тим зависает. Может, его никто не спрашивал раньше — почему.

— У вас когда-нибудь было такое чувство… что это бессмысленно? Не что-то конкретное, а вообще все… — Тим замолкает на секунду. Пытается объяснить: — Вот вы сидите в кабинете, должны что-то учить… Обычный урок, ничего такого… Но вдруг это чувство… и вы спрашиваете себя: «Что я делаю?», «Что делаем мы все?».

Василий Степанович затихает, и Тим как-то ломается, словно это глупо, и бесполезно, и зря он начал.