Прогулки по Раю печали - [89]

— И что? В этом причина? Бессмысленно?

Тим уставляется как-то загнанно. Отводит взгляд.

— Нет… Может. Я не знаю. Иногда… я просто мотался по улицам и пытался понять. Про себя больше, чем про других…

Василий Степанович усмехается. Но по-доброму. Как будто Тим — еще маленький и слишком много думает. Он спрашивает:

— И что ты понял? «Про себя»?

Тим молчит. Пожимает плечами. Он очень долго не решается вслух — после усмешки. Собирается с мыслями. И наконец произносит:

— Случались такие дни, когда я хотел остановиться посреди дороги и расплакаться, чтобы кто-то заметил и дал мне хоть какой-нибудь ответ. Пусть даже свой…

И повисает эта тишина, когда собеседник осознает, что с Тимом, в общем-то, переводить драму в шутку не получается.

— Ты говорил об этом с кем-то? С отцом?

Тим качает головой.

— Мы не очень говорим…

— Он не знает, что с тобой происходит?

— Нет, нет… Просто… со мной тяжело.

— Ну легко или тяжело, он же все-таки твой отец.

Ужасно громкие часы. И в их громкости, как под тысячью взглядов, сидит в ломаной позе ломаный Тим. Василий Степанович сцепляет руки в замок. Наклоняется к Тиму. Наверное, он собирается объяснять что-то важное.

Но Тим опережает:

— Я много молчу… Так, наверное, проще.

— Со мной вроде говоришь.

— Мне кажется, вы ждете, что я скажу. С тех пор, как я вошел…

Василий Степанович вздыхает. Кивает.

— Я, конечно, могу с порога и в условия податься, и в работу затащить, но ты-то сам этого хочешь? Мне не в тягость помочь, если нужно. Не Стаху — он как втемяшит что-то себе в голову: вижу цель, не вижу препятствий… Тебе помочь. А то потом окажется, что ты сидишь в мастерской с вопросом: «Что я делаю?». А главное — зачем?

Тим молчит.

— Ты подумай хорошенько. Времени у тебя полно: я так понимаю, послезавтра мы в поселок. Если Стах все не переиграет. Или ты. Ну посмотрим, в общем…

Тим кивает. Но словно не может закончить. Он потерянно размыкает губы — и тут врывается Стах. Щурится обличительно, улыбается.

— И кто мне тут про «нужно отдыхать» рассказывал?..

Тим смотрит на Василия Степановича, и тот отпускает кивком, с усмешкой. Тим слезает со стула и выходит.

Стах закрывает за ним дверь.

— Тиша, что ты меня усыпил, а сам убежал дела решать? Теперь голова раскалывается. Я в последний раз днем знаешь когда спал? В садике. Я же вечером не усну. Еще и всю квартиру спросонья оббегал, как дурак. А ты дела решаешь без меня.

Тим гладит Стаха по волосам, и он сразу как-то затихает.

— Принял таблетку?

— Еще нет.

— Примешь без меня? Я схожу в ванную.

— Настроить тебе воду?..

— Нет… Нет, я сам.

Тим целует Стаха в уголок губ и отходит от двери.

— Тиш?.. Вы нормально поговорили? Все в порядке? Ты не передумал?

Тим оборачивается и застывает.

— Да, ничего… Все в порядке. Я просто…

Стах переводит взгляд на его соединенные руки.

— Когда выйдешь, обработаем тебе запястье?..

Тим слабо кивает. Возобновляет шаг. Он заходит в ванную и сначала думает запереть, но оставляет дверь открытой. Снимает толстовку, откладывает на стиральную машинку. Включает воду и смывает кровь, мучаясь от чувства тошноты.

Он ждет, когда перестанет. А потом гнет брови, закручивает вентили, забирает толстовку и отправляется к Стаху, сбившись с медленного темпа — на почти бегущий. Ловит его в коридоре — на выходе из зала — и шепчет виновато и отчаянно:

— Я все опять разодрал, Арис, я все испортил…

Тим бегает влажным взглядом по его лицу. А потом, вдруг пойманный, затихает.

Стах цокает больше на себя, чем на Тима, и говорит:

— Надо было перебинтовать… Еще сто лет назад.

Он забирает Тима, уводит в комнату, где — безопасно. Усаживает, забирает со стола перекись, вату, заживляющую мазь, бинты. Снимает, отнимает часы. Говорит:

— У меня полежат.

Садится напротив, забирает себе руку Тима, обрабатывает, лечит. Тиму больно, но он не дергается, а только ластится, пытаясь прижаться то щекой, то губами. Стах даже пару раз послушно подставляет лоб.

Не понимает:

— Зачем ты пошел один?

Забинтовывает Тиму запястье, завязывает кривой узелок, приподнимает торжественно, усмехается:

— Готово, ты почти как новый.

Тим смотрит на него, все починившего, как будто Тим обычный, не странный, не потерянный, не переломанный, и тянется за лаской.

— Я люблю тебя.

— Заурчал…

Глава 32. Сквозняки

I

За окном собралась толпа плакучих туч, и Питер потемнел. В комнате сумерки и тишина. Тим прижался боком, сидит. Трогает за руку, Стах сжимает худенькие пальцы в ответ и нервничает. Еще с тех пор, как очнулся. Боль толкается в стенки черепа, и он не может перестать думать, не отказался ли Тим, когда пошел один в мастерскую, не поругался ли с дедушкой.

— Точно все в порядке?..

Тим молчаливо кивает. Он почему-то подозрительно ручной.

В последний раз, когда он был такой ручной, вот этим самым утром, все кончилось тем, что Тим, от которого сбоит по всем фронтам, сработал как снотворное — и Стах отключился. А потом один проснулся и обежал всю квартиру с мыслью, что Тим куда-нибудь свалил.

Кеды

в прихожей

проверил.

— Арис?..

Стах перестает разгибать и сгибать Тимовы пальцы. А Тим просит:

— Не обижайся на меня. Что я ходил один… Я просто… — он зависает и ломается. — Мне кажется: я словно навязался…