Прогулки по Раю печали - [85]

Тим умудряется ему сказать — и словно с набитым ртом, когда там даже нечего жевать:

— Ну Арис…

— Что?

— Что ты смеешься?

Стах обдумывает последствия — и заявляет все равно:

— Ты смешной.

Тим поднимает взгляд.

Стах пожимает плечами и добавляет тише, что:

— В хорошем смысле.

И, наверное, как-то так добавляет, что Тиму нравится: он вдруг смущается и тянет уголок губ.

Стах зачерпывает икру ложкой, отправляет в рот и заодно спрашивает Тима, как ему:

— Вкусно?

Тим, подумав и распробовав, говорит так:

— Ну… похоже на грибную икру.

— Да что ты говоришь?!

— Нет, ладно, — извиняется Тим тоном и прячет улыбку. — Ничего…

— Если что — тут еще арахисовая паста. По мне, лучше уж арахис. Но если хочешь, она есть.

— Я не пробовал…

— Не пробовал? — Стах делает круглые глаза. — Тиша, что ты в этой жизни пробовал?

Тим не сознается. У Стаха одна ложка, потому что он, конечно, умный — и второй не принес. Он смотрит на нее и говорит:

— Погоди, я ложку принесу.

— А эта?..

— Она была в икре. И я уже облизал ее.

Тим непонятливо гнет брови, берет ложку из рук Стаха, а потом перевоплощается из кого-то сонного-умильного в кого-то очень… Ну, в общем, он демонстративно облизывает ложку, глядя Стаху в глаза.

Такое не перетерпеть. Было. Но потом Тим уронил с блинчика икру в постель. Стах покатился со смеху. И Тим, сгрузив виновника обратно на тарелку, погиб со стыда где-то в одеяле.

IV

Стах заглядывает в кокон, открывает Тимово лицо и пытается накормить его пастой. Тиму не нравится, он останавливает руку, проверяет, что там Стах ему пихает в рот, и, убедившись, что паста в порядке, пробует. А потом отнимает ложку и мычит от удовольствия.

Стах прыскает.

— Все ясно, сладкоежка.

Он забирает себе ложку обратно. В коварных целях: чтобы Тим вернулся. А еще из любопытства почти неприличного характера, но ложка чистая — и незачем ее облизывать. Стах почти расстроен. Но Тим выглядывает в поисках добавки. Усаживается обратно и тянет свои тоненькие пальцы.

— Еще.

— Что ты сразу оживился? — усмехается Стах.

— Ну Арис.

Стах склоняется и кусает воздух возле Тимовых пальцев. А они дурашливо ударяются о кончик его носа, и Тим говорит:

— Дурак.

Стах хватает их и почти мстительно целует. А они тут же такие ласковые-ласковые — и, коснувшись щеки, стремятся куда-то за ухо. Тим тянется вперед.

Приподнимается поднос, съезжает чашка. Стах ее ловит, воткнувшись лбом — прямо в Тима. И тот хватается за голову, и порывается упасть, но вспоминает, что стоит поднос, и замирает страдальчески.

Стах не может поставить чашку: его трясет от хохота — и чай плещется тоже смешливо. Тим отбирает, пока он не уронил, и еще толкается, и добавляет:

— Дурак.

— Да я спас постель от чая!

Тим смотрит хитро — и не верит. И Стах решает, что это вызов — и отправляет поднос на стул, и отбирает у Тима чашку, ставит, и бросается на Тима — в одеяле, и тот, мяукнув, падает и начинает смеяться, а глаза у него шкодливо блестят.

Стах не знает, что со всем этим делать — с тем, что внутри и к Тиму, и зацеловывает его смеющееся лицо. Оно почти даже немного серьезнеет, и Тим ловит Стаха, и чмокает в губы. Невинно так.

Это какой-то плохой знак. Что Тим — и чмокает в губы. Всего-то.

Стах хочет проверить, а Тим отталкивает и канючит:

— Ну я не чистил зубы, что ты пристаешь?

— Ложку можно — а меня нельзя?

Когда до Тима доходит, при чем тут ложка, ему становится стыдно за Стаха, и он говорит:

— Дурак.

Стах садится обратно и бубнит:

— Ты первый пристал.

Тим — хитрый, глаза у него — хитрые. И он, конечно же, не сознается.

Стах цокает и добавляет:

— Это потому, что надо вовремя вставать. Вместе со мной.

— Ну что ты обиделся?

Стах не обиделся. Тим — бесит. Сначала раздразнит, потом — оттолкнет, а Стах — мучайся. И еще отмазы какие-то скотские: «дурак», «зубы не почистил».

— Ладно, — сдается Тим — и сдается весело, и еще даже выбирается из одеяла и кровати.

— И куда ты собрался такой бодрый?

Стах думает заявить: «Поезд уехал» или «Целовать больше не буду», но Тим такой довольный смывается, что приходится передумать.

Стах ставит обратно поднос и собирается наконец-то пообедать, но опять скалится, как идиот. Он вздыхает на себя и зажимает глаза пальцами стыдливо. Это совсем не помогает.

Короче, кранты.

V

Тим возвращается, забирается на кровать коленками — и обвивает Стаха руками, и сразу со всеми своими нежностями. Он бы, наверное, забрался на Стаха, если бы тот сидел не по-турецки, и вообще Тим как-то поплыл, как будто какой-то пластилиновый — и растаял.

Но Тим… он действительно — с нежностями. И еще так мягко и медленно целует Стаха в губы, что кровать уходит под землю, а потом земля — из-под Стаха. Тим отстраняется и смотрит ласково, и глаза у него без бликов, таинственно-синие и бархатные, потому что Тим спиной к солнцу и потому что у него пушистые опущенные ресницы.

Тим говорит Стаху:

— Доброе утро.

И почему-то очень смущается, и отстает.

Стах, в общем, решает, что это инфаркт — и театрально падает.

Чай проливается на блины.

И на постель.

Тим ловит чашку, но уже поздняк метаться. Стах проверяет, как он там смотрит, с какой интонацией, изобретает или все еще «дурак». Тим закрывается рукой, потому что смешно. И Стах с прекрасным ощущением — растекающейся лужи под собой, говорит: