Прогулки по Раю печали - [75]

Стах закрывает глаза и хочет отрезать все окружающее. Отсечь от себя. Никогда, они не нравились ему никогда. Но, может, еще бы понравились?..

— А парни? Не все. Но… вроде меня?..

Тим бьет Стаха своими словами наотмашь. И этот берег — напоминает море, этот берег напоминает сон о мальчишке. Который читал книгу. Которого Стах готов был умолять — о взгляде. У которого теперь лицо Тима. Хотя оно никогда не было таким же.

— Мне нравишься ты…

Тим тянет уголок губ и гнет брови несчастно. Но решает облегчить Стаху участь:

— Тогда, наверное, ты однолюб?..

Не облегчает. Стах не может разобраться, страшнее это или нет.

— Арис… — серьезнеет Тим. — Знаешь, мне всегда казалось, что ты из тех людей… которые посылают всех и все к чертовой матери… Они, конечно, твоя семья… Но, если ты всю жизнь будешь пытаться быть кем-то, кем ты не являешься, что это будет за жизнь?.. Ну и пусть… Пусть хоть ненавидят… Пусть хоть все… Уж лучше так.

Стах уставляется на Тима. И Тим… вид Тима расплывается, как если бы Стах лишился линз. Потому что он очень хочет разреветься.

— Я тебя не ненавижу.

Тим прыскает и толкается, и прижимается. И шепчет:

— Я тебя тоже.

И Стах все-таки плачет. И толкает Тима. И вдруг срывается с места.

— Арис, куда ты понесся?! С больной ногой… Да стой…

Но Тим бежит за ним.

Сначала по песку, потом по песчаной тропинке в высокой траве. Они вылетают на пятачок, скрытый от посторонних глаз.

— Арис, стой…

Тим касается, и Стах захватывает его в плен, и они падают, и чувство такое, что это падение — падение в пропасть.

Тим смотрит на Стаха перепуганно. А потом вытирает ему промокшие ресницы и целует в уголок губ. И награждает ласковым и грустным:

— Дурак…

Очень хочется Тима целовать. Больше всего. Убежать куда-нибудь, хоть на край света, и никогда не возвращаться. А Тим слезает и садится на песке. Смотрит на свои кеды, которые засыпало, и вздыхает.

Стах садится с ним рядом и прижимается плечом. Тим отвлекается от кедов, вздыхает, обнимает его и целует в висок. Прижавшись щекой к щеке, закрывает глаза и клянется:

— Ничего.

Стах утыкается в него носом. И ему кажется, что, вообще-то, — все.

Глава 26. Жжение

I

Стаху лень даже пошевелиться. Его придавило солнечным теплом и еще усталостью, осевшей в нем сухим солевым остатком. Он лежит на покрывале и жмурится.

Периодически Тим оборачивается к нему, чтобы накормить еще одной канапешкой на шпажке.

А еще Стах вслушивается в неторопливый разговор. Иногда он касается Тима, чтобы убедиться в нем и чтобы Тим был убежден, что его не бросили. Разговор идет хорошо — и в Стахе почти не нуждается.

— А чего там за Руинный мост? Арис сказал: какой-то дворец строили…

— «Монкураж», — говорит дедушка.

— Это чего?

— С французского «Моя отвага».

— А почему не построили?..

— А Меньшиков попал под опалу Петра I. Так и не закончили. А мост воздвигли на память. Возле развалин.

Бабушка добавляет:

— Тут вообще такая длинная история. Позднее здесь Анна Иоановна устроила охотничий парк…

— Это да, — подхватывает дедушка, — «Яртгарден». Она была любительницей пострелять. Говорят, в каждом окне у нее было по заряженному ружью. Бывало, проходит — и видит: птица летит. Тогда она брала ружье и прямо из окна подстреливала птицу.

Тим грустит:

— Что за место?.. Я только влюбился…

Стах, разумеется, вставляет свой очень ценный комментарий:

— Деда, влюби Тима обратно, что ты наделал?

Бабушка пытается исправить:

— Ну других животных она тоже отстреливала. Их специально завозили.

— А что это за «псевдоготика» здесь?..

— А-а, — тянет дедушка, — сейчас влюблю обратно. Как вы знаете, перед коронацией Николая I взбунтовались декабристы. Для его супруги это, конечно, стало шоком. Декабристы не скрывали, что хотят вырезать всю царскую семью. А у Александры Федоровны на тот момент уже было четыре ребенка…

— А… Александрия…

— Да, в честь нее. Так вот, царь построил супруге здесь летнюю дачу, «котич».

Стах прыскает.

— Тиша, это как для тебя.

Тим улыбчиво шепчет:

— Дурак, — и касается Стаха рукой, чтобы смягчить удар, касается, не повернувшись.

— В общем, это для семейного уединения, так сказать. А вокруг организовали парк. Для успокоения. И чтобы он напоминал Александре Федоровне родину. А она, как вы знаете, из Пруссии. И все должно было казаться прусским. И поэтому готическая капелла так выглядит.

— Вот вы говорите «как знаете», а я не знаю…

— А вы историю плохо учили?

— Ну как сказать…

Наверное, очень сложно. Потому что Тим замолкает.

Стах ловит себя на том, что, задумавшись, слишком долго водит костяшками по Тимовой спине. Роняет руку. Тим сразу оборачивается, находит Стаха на ощупь и, подержав на нем ладонь немного, отстает.

— Потерялся? — усмехается Стах.

Он пробует раскрыть глаза. Смотрит на белую Тимову шею, на тонкие контуры позвонков, у воротника. Представляет, как Тима со спины обнимает, уткнувшись носом ему в плечо. Тим, конечно, сразу плавится и мурчит хриплым голосом. Или, может, как в коридоре ночью…

Стах садится. Чтобы без «или» и нечаянно срывает разговор.

— Ты чего?..

Тим укладывает его обратно, почти убаюкивая одним касанием. Потом оборачивается, смотрит на Стаха. Тянет уголок губ.