Прогулки по Раю печали - [69]

— Но сначала мы пойдем смотреть на птичники…

Тим улыбается Стаху осторожно, вопросительно. И кажется, не может понять: Стах в порядке или нет?

Стах в порядке. По крайней мере, он пытается в этом увериться.

III

Птичьи домики стоят по обе стороны от аллеи, неподалеку от приморского дворца. Крыши у них зеленые, а стены облицованы «камнем» черного и бежевого цветов — и чередуются крупными полосами. Белые французские окна с арочным завершением пропускают свет насквозь со всех сторон.

— Знаешь, эти вольеры уцелели в годы войны. В них не попал снаряд, они не сгорели, никто не разобрал их…

Тим подходит к западному, в центре которого подвешены большие клетки с певчими птицами, высматривает там канареек, дроздов, соловьев… узнавая их по «именам», называет и показывает Стаху.

Стах наблюдает за ним и чувствует, что отпускает поганое утро, паршивые мысли, все тяжелое, гадкое, наболевшее, и остается внутри только колючее-воздушное, саднящее. И Стах бежит от этого в действие.

— Я возьму билеты.

IV

Смотрительница пускает в вольеры по несколько человек, приподнимая нижнюю створку «окна». Чтобы войти, приходится пригнуться.

Тим замирает внутри, смотрит, слушает внимательно. Улыбается Стаху почти плененно.

Притихшего растроганного Тима, увлеченного разглядыванием певчих птиц в высоких клетках, хочется цеплять руками и губами. Стах иногда задевает его плечом, а иногда и чуть толкает. Тим сразу прячет взгляд за дрожащими ресницами, а потом поднимает — и сердце пропускает удар.

V

Стах с Тимом не спеша идут к восточному вольеру с попугаями, пересекая аллею.

— А почему ты не держишь какую-нибудь птицу дома?

Тим теряется и уходит в себя. Потом вспоминает:

— У меня какое-то время жил скворец… Я подобрал его, когда был маленький. Лет в десять, наверное?.. Он был без одного крыла. Как будто оторвали.

— Что?..

— Ну… — Тим тушуется — и ничего не объясняет. — Мы с папой его выходили, он потом прожил еще около года. Я как-то пришел домой, а он лежит на дне клетки… Мне показалось, что он умер от тоски…

— Почему от тоски?

— Его вроде… занимало окно… ну, небо. Может, другие птицы. И последние месяцы он почти ничего не делал, только смотрел. А потом перестал есть и умер…

У Тима все истории кончаются какой-нибудь трагедией? Стах смотрит на него, поникшего, в несчастном недоумении.

— Я тогда еще спросил себя, — продолжает Тим, — кто такой человек — держать птицу в клетке или подрезать ей крылья?.. Я бы отпустил, если бы мог… Так и не понял, какая смерть хуже — там, на воле, или так… А еще — не было ли это ошибкой?… спасти ее.

Стах всерьез обдумывает, было ли ошибкой. А потом отвечает:

— Нет, не было. Может, другая птица захотела бы остаться. Ты ведь не можешь знать, какая хочет жить, а какая больше нет. Но, — добавляет Стах, — было бы здорово сконструировать ей такой протез, чтобы она могла взлететь… и жить на воле. Даже если без крыла.

Тим перестает грустить — и тянет уголок губ.

— Или еще… было бы здорово… придумать какой-нибудь протез, чтобы заменить часть клюва…

Стах представляет вставные зубы и клацает у Тима над самым ухом. Тим отодвигает дурака рукой и говорит, расстроившись:

— Дурак…

— Не обижайся, — просит Стах. Пытается исправиться: — А разве можно сломать клюв?

Тим ничего не отвечает. К тому же их запускают в вольер к попугаям, которые шумят, кричат и хвастаются пестрым оперением. Тим смотрит на них с нежностью, а Стах слабо морщится на их вопли и думает: как хорошо, что Тиму дома птицы не нужны…

VI

Стах выбирается на свежий воздух и вдыхает с облегчением. Никаких птиц, никакой духоты. Ветер треплет ему волосы, и он тянется, подняв руки за голову, как вдруг Тим цепляет его рукой и переходит на какой-то сакральный шепот:

— Арис, там лебеди…

Стах прыскает.

— Ты что, лебедей не видел?

— Вживую? Никогда…

— Будешь кормить?

У Тима перепуганный взгляд, и Стах силится не заржать. Конечно, будет, куда он денется? Стах решает за него на всякий случай. Уводит Тима к пруду. Там они садятся на камни рядом с другими такими же любителями поприставать к птицам. Стах достает булку, отрывает Тиму кусочек.

Но лебеди, кажется, сытые — и к Тиму не идут. Только плавают совсем близко вместе с утками. Утки кормятся почти бесстрашно.

Тим изловчается задеть длинную шею пальцами — и лебедь отшатывается, испуганно расправив крылья. Тим остается в священном тихом восторге.

А Стах Тима по каким-то музеям водил… Дурак как есть, ну что с него взять… Надо было сразу в Петергоф и к птицам. Тим аж светится. А раз аж светится…

Стах поднимается с места.

Тим сразу реагирует, хватается за него.

— Арис, ты куда?

— Посиди, отличный кадр.

— А…

Тим сразу напрягается и выпрямляется. Стах говорит ему:

— Как раньше посиди. Расслабься.

Стах следит, чтобы на фотографию не влезли чужие люди, но чтобы попали птицы. Желательно белые. Тим затихает на берегу, протянув руку с хлебом, и надеется на лучшее. Лебедь, задетый им, косит на него подозрительный глаз.

Запечатлев картинку, Стах садится обратно к Тиму — и к птицам. Тим прижимается близко-близко и смотрит, коснувшись виском виска, как проявляется снимок.

И никто, буквально никто не может их уличить в преступлении. У Стаха очень колотит под ребрами, и они с Тимом хранят секрет, спрятав его между собой у всех на виду.