Прогулки по Раю печали - [68]

А затем он отпускает. Но Тим успевает проснуться. Впервые за целый день.

— Арис, ты чего?..

Стах отступает, прячет руки в карманы джинсов. Криво усмехается.

Тим теряется, застывает, уже прикрывает дверь, хочет задержаться, хочет Стаха задержать в этом немом признании. А Стах не позволяет ему, он отнимает дверь и, выставив ее как щит перед собой, кивает ему на выход.

— Иди. Надо идти.

V

Тим забирается в машину, находит полароид, оставленный на заднем сидении со вчера, когда они умчались таскаться по Питеру, берет его в руки и замирает. Они едут какое-то время в тишине. Потом Тим поворачивается к Стаху, изучает его взглядом.

Стах съезжает вниз. Уязвленный, со всеми своими внутренними смерчами. Тим размыкает губы. Склоняется ближе и спрашивает:

— Не скажешь мне?..

Тим нужен был Стаху раньше, намного раньше, до поездки. Если бы он хотя бы попытался делать вид, что поездка важнее, Стах бы сдался — и сознался хотя бы в чем-нибудь. Он не понимает, в чем именно нужно. Но в чем-нибудь.

Тим, в общем-то, не должен слушать или утешать, или что-то такое. Просто у Стаха опять истерика. Тихая, внутри себя. Она его изводит. Стах ничего не может против нее и молчит.

— Что-то случилось утром?.. Или ты из-за вчерашнего?

И случилось утром, и еще из-за вчерашнего. Стаху в целом хреново. Чем дольше длится пауза, тем сильнее он осознает. И ему кажется, что вот теперь, когда Тим спросил, а оно — нахлынуло, он свихнется.

Машина едет. Тим молчит и смотрит. Стах все еще в своем уме. И ничего не происходит.

Он закрывает глаза и не отвечает.

VI

Стах уложил в рюкзак полароид. В рюкзаке он несет хлеб, чтобы кормить птиц в Нижнем парке, бутылку воды и шоколадку для Тима. Тим несет тишину и тревогу. Первое почти вписывается в пейзаж, второе задевает Стаха, когда он расцепляет беспокойные Тимовы руки.

Петергоф смирней и задумчивей самого Питера, дорога до него зеленая, весь он полон зелени. У него тихие улочки, и кажется, что в нем куда больше духа старой Европы. Тим плетется вдоль малоэтажных зданий и отслеживает стаю лупоглазых голубей, выискивающих под собой еду.

А потом пытается поймать Стаха за руку и наладить с ним:

— Здесь ничего?.. Спокойней…

— Чем в Питере? — Стах усмехается, но не язвит.

Пальцы Тима щекочут ладонь, опускаются ниже — на самые подушечки. Стах вырывается. Говорит мирно:

— Не безобразничай.

Тим ловит за рукав и обрывает шаг. Стах сдается и послушно тормозит, понурив голову почти виновато. Он не может долго злиться на что-то конкретное. Это вообще не злость, не обида. Какой-то ураган внутри без имени.

Тим замедляет этот ураган, заставив Стаха замедлиться.

И спрашивает:

— Ну что ты?..

Стах беспомощно пожимает плечами. Наблюдает, как Тим снова принимается терзать руку, прокручивая ремешок вокруг запястья. Цокает — и на себя.

— Тиша, напомни, как приедем, про свое запястье, хорошо? Надо было перебинтовать еще вчера…

— Да нет, оно… вроде… Арис, это не все равно?

— Почему?

Стах поднимает взгляд, зная ответ. Потому что Тимово запястье — это не то, что между ними происходит. Это последствия. Стаху постоянно кажется: все разваливается на части, а он клеит пластыри на трещины, как в тот раз, когда Тим «лечил» Илу крыло. И даже не для личного успокоения. Вообще непонятно зачем.

Он говорит опять, опять что-то неважное, не про них:

— Утром звонила мать…

И, сказав это неважное, возобновляет шаг. Потому что не смог.

Но Тим расстраивается и ведется на его игру:

— Кричала?

— Это тоже…

Тим смотрит на Стаха и ждет, что он скажет, что это — причина. Но причина не в ней. Причина в том, что она пришла срастить Стаху кости, а он от нее отмахнулся, отгородился, чтобы уйти к Тиму, чтобы тот доламывал дальше, чтобы она ему не мешала. Такое не объяснить. О таком не сказать.

— Мне жаль, — говорит Тим.

Стах соглашается:

— Мне тоже… — и сразу как-то затихает, спрятав руки в карманы расстегнутой ветровки.

Глава 24. Тим в домике

I

Страдание навещает Тима, как старая подруга, еще в очереди: надо же стоять, а все болит. Он морщится, переступает с ноги на ногу, иногда липнет к Стаху. Хочет найти в нем друга по несчастью:

— Как твоя нога?

Но Стах не сознается.

Миновав солнечно-белый дворец, Тим как-то уменьшается, глядя вниз, на толпы народа и на Большой каскад, спускающийся в позвоночник длинного канала — центр зеленого тела. День ветреный, безоблачный. Сверкают хрустальные брызги — и статуи. Тим с досадой произносит о последних:

— Золото…

Так начинается его знакомство с дворцово-парковым ансамблем Петра.

II

Стах уводит Тима от канала, вглубь парка, в тень деревьев.

Настроение… ровное, после бури. Затишье, определенное Тимом внутрь него. Жить можно, и у него есть план. Он ускоряется, собираясь вовлечь Тима в быстрый шаг, чтобы показать все-все, а потом самое лучшее, что есть.

Обернувшись на бабушку с дедушкой, он бросает им что-то вроде:

— Встретимся на камнях?

Дедушка хмыкает:

— Тебе, Сташа, лишь бы кабаки и камни…

— А ради чего, ты думаешь, я в Питер ехал?

— У вас камней там, что ли, нет?

Стах уносится вперед, и Тим даже поспевает.

— Арис, какие камни?

— Отличные камни. Тебе зайдет: они без золота.

Тим тянет уголок губ, цепляет, задевает Стаха. Проводит по его голове рукой, и Стах сбавляет темп, погружаясь в близость. Уставляется на Тима.