Прогулки по Раю печали - [66]

Стаха обдает кипятком изнутри — воспоминанием о постанывающем Тиме. Стах не может с этим усидеть — и поднимается с места, берет себе чашку.

— Мы тебя разбудили?.. Когда пришли.

— Вы вроде были-то как мышки, это я уже потом сама проснулась. Слышу: душ зашумел, ну, думаю, вернулись. И снова уснула…

Стах выдыхает, опускается опять за стол. Тянется к графину, наливает себе чай.

— Как погуляли, хорошо? Понравился Тимофею Питер?

«Святотатство было ничего…»

Стах проливает мимо, обжигается, дергается, цокает.

— Ну ты чего, Сташа? Не проснулся еще? Шел бы полежал…

Куда? Обратно? Он так ночью полежал, что больше что-то не хочется.

Стах вытирает со стола. Тревожит бабушку. Она смотрит на него внимательно, а потом касается его руки.

— Я вытру, Сташа. Ты не много суетишься, нет?

Стах криво усмехается, с досадой. И как-то теряет нервозность, опускает плечи, опускается на стул без сил. Поднимает взгляд. Бабушка ждет, что он признается — в чем-то очень личном, что мешает ему спать. Но в таком он не признается. Он защищается улыбкой и делает вид, что в порядке. К сожалению, бабушка — тоже как Тим: ее не проведешь.

— Не переутомился твой Тимофей? Вчера сказал мне: кружится голова от событий.

— Может, переутомился, — усмехается Стах, возвращая себе видимость покоя, чашку чая, аппетит. — Занял всю кровать, спит как убитый…

— А ты где спишь? На кресле?

Стах осекается лишь на секунду, прежде чем сказать:

— Да я разложил, еще когда приехали…

III

В полседьмого звонит мать. Стах даже не против, что сейчас, не раньше и не позже. Звонит о том, что звонила — вчера вот целый день и целый вечер, а никто не брал трубку. И что она должна думать? А как он проводит время? Она так скучает, неужели Стах по ней — нет? Почему он не звонит ей сам, что у него там происходит в Питере, куда ходил, чем занимался, чем его там кормят, уже позавтракал?..

Стах спит на ходу, съезжает на пол, на автомате трогая колено. Может, в поселке не будет связи? Хотя бы неделю. Может, придумать, что там не будет связи? Надо спросить у бабушки с дедушкой…

Вот как раз выходит дедушка. Стах пробует улыбнуться, ленивой рукой отдает ему честь.

Дедушка усмехается, чуть склоняется, тянет себе трубку, бросает в монолог:

— Томочка, доброе утро. Ты приехать не хочешь в гости?

— Папа, да когда мне?! Куда я поеду?

Дедушка почти сразу сдается. Уходя, качает головой. Стах бы тоже так хотел. Чтобы для него у нее было, как для них: «Да когда мне?»

Раньше его не напрягли эти звонки. Он здесь, а она — далеко. Теперь он не знает, куда ему деться со всеми своими мыслями. О Тиме, о себе, о том, что они делают, что между ними происходит. О том, что утром, когда стыд утих, отпустило — почти физически. Стах боится себе признаться, а тут еще звонит мать. Она задвигает, заталкивает эти мысли вглубь него, хотя он только собирался вытащить их на поверхность, чтобы рассмотреть.

Он весь сжимается, забрав назад волосы, стиснув их у корней. Слушает, слушает… а оно все такое — из прошлого, ненастоящее. Он вспоминает, что до сих пор не сообщил ей про лицей. И это его как-то оглушает. А может, все? А если трубку положить — и насовсем?..

— Мам, а тебе бабушка с дедушкой сказали? По поводу связи в поселке…

— В каком поселке?..

Стах застывает. Нет, конечно, можно соврать, что к такому его жизнь не готовила, но… жизнь, наверное, нет, а вот мать… Он заранее знает: все закончится ее слезами. Они поэтому ей не сказали: она бы в жизни ни в какой поселок его не отпустила.

IV

Стах замирает на пороге с трубкой в руках. Дедушка с бабушкой поднимают глаза. Стах говорит бесцветно:

— Я сказал ей о поселке…

Воцаряется тишина. Стах кивает: ну да… они осознают.

— Сташа, лучше бы мы сами…

— Это не безвозмездно. Я насочинял, что там связь не ловит. Отдохну недели две, договорились? Мне уже вот здесь, — он показывает выше себя, над самой макушкой, ставит телефон на кухонную тумбу и выходит.

V

Стах чертит самолет. Бездумно. Просто так. Чтобы заняться хоть чем-нибудь. Он больше не читает, и кажется, что бросил давно, и кажется, что больше нет смысла. Механически проводит линию за линией в свете рыжих окон, разбросанных по всей комнате.

Слышит, как поворачивается Тим. Замирает сам. Замирает движение на кровати.

Тим зевает.

Потом комнату затягивает тишиной, как пленкой, пока хриплый шепот не рвет ее.

— Арис?..

— М-м?

Снова тишина. Словно этого достаточно. Что Стах отозвался. Потом шумит постель: это Тим ворочается, пытается приподняться, но не справляется с собой.

— Сколько времени?..

— Около семи?

— Сколько?.. — у Тима пропадает голос.

Сначала кажется, что насовсем, — так надолго он перестает подавать признаки жизни. Стах усмехается и возвращается к черчению, когда Тим снова прекращает всякое движение.

— Не спится?

— Не-а.

— Как ты не устал?..

— Я жаворонок, Тиша, — усмехается Стах. — Я просыпаюсь утром, даже если не хочу. А устал или нет — дело десятое.

— Арис, ложись обратно…

Стах сидит, удерживая карандаш двумя пальцами, и бездумно смотрит на самолет. Болят глаза, и он почти не спит уже сутки. И предложение заманчивое, только…

Стах все-таки гасит свет.

— Мешает?.. — спрашивает Тим.