Прогулки по Раю печали - [62]

III

Стах похлопывает по монолитному бетонному блоку парапета, призывая кота присесть. Тим опасливо заглядывает за предложенное место и не хочет. Но выбора у него нет, потому что Стах его подсаживает. Тим сразу хватается за него, канючит:

— Ну что ты делаешь… Я упаду.

— Да я держу тебя, трусишка котик серенький.

— Дурак.

— Что ты такой пугливый?

— Что ты меня все время так хватаешь? Еще с больной ногой…

— Что ты обзываешься на нее?

— Так если болит…

— А ты, конечно, в курсе, — паясничает Стах.

— Ну Арис…

— Все, посиди. Размяукался.

Стах облокачивается на парапет и ставит ногу на носок, чтобы отдохнула. Тим затихает, обернувшись на мост. Ничего не происходит, они ждут.

Стах смотрит на часы. Уже смертельно поздно, и он засыпает на ходу. Прижимается виском к руке Тима, замирает. Тим сразу оживает и касается. Стах снимает с себя его руку и не разрешает.

Тим послушно отстает. Посидев немного, бубнит:

— Ты меня не держишь.

Стах прыскает. Поднимает на Тима взгляд, щурится обличительно. Тим тоже чуть щурится, блестит обсидианом глаз.

Ну и в кого он?..

— В кого ты такой вредный?

— В тебя.

Стах усмехается, но замечает краем глаза: ожил мост. Все-таки удерживает Тима, говорит:

— Смотри.

Мост расправляет крылья. Большие, горящие по бокам, среди горящих зданий и горящих машин, над темной синей колыхающейся водой, под темным синим неподвижным небом.

Стах говорит:

— Двести пятьдесят метров сплошного инженерного величия. Там одно крыло семьсот тонн. А противовес в два раза больше. Средний грузовик весит тонн пять. Ну, для сравнения.

— Математика… — досадует Тим.

— Гуманитарная душа, — усмехается Стах.

— А теперь на ту сторону никак?..

— Все, Тиша, мы отрезаны от мира. Мы на острове.

Тим размыкает губы.

— Серьезно?..

Стах усмехается. Тима, видимо, задевает, что с ним опять шутят шутки, и он качает Стаха в сторону. Тот ловит ледяную руку и смеется. Тим переводит взгляд с моста на Стаха и смотрит как-то пристально, задумчиво. Проводит по его волосам рукой. У Стаха пульс слетает, предостерегая.

Тим говорит:

— Вроде ничего для технаря?..

— В плане?

Тим сцепляет перед собой руки, пожимает плечами, прячет нос в воротник. Зябко ежится, тушуется.

— Ну… в смысле…

Потом Тим поднимает на Стаха осторожный взгляд.

— Ты романтик, Арис, знаешь?

Какой кошмар. Стах защищается усмешкой.

— Ты ничего не понимаешь, Тиша. Технари вообще главные романтики. Они придумали, как ходить по воде и по небу. Как построить здание, чтобы касалось облаков, и как спуститься на сотни лье под воду. Пробурили землю, пробили лед на полюсах, победили холод. Запустили спутники на орбиту. Полетели на луну… Технари — это отдельный вид мечтателей. Мы вроде как прокладываем путь к звездам.

Тим замирает. Каким-то притихшим. Стах смеется над его реакцией, чтобы не попасть под ее гипноз. А Тим сразу задевает, скользит пальцами по ткани.

— Ты единственный человек, который мог бы заставить меня полюбить физику.

— Ты так и не полюбил, — отбивается Стах.

— Ну… ты вроде… был интересней?

— Вроде?

Тим смущается. И исправляется:

— Точно…

Стах опускает голову, чтобы не видеть Тима — какой он там сидит, хитрый-улыбчивый, и затихает.

Тим оборачивается на мост в последний раз. Затем он спрыгивает вниз, уводит Стаха за собой, прячет в карманах руки, нос — в воротник. Они медленно идут в сторону дома.

— Как твоя нога?

— Жить будет.

— Может, помедленнее?

Стах усмехается. И разрешает Тиму:

— Если хочешь.

IV

К двум ночи они доходят до дома. Тим сдается на первом же пролете, обнимает перила и отказывается одолевать ступени дальше.

Стах усмехается:

— Тиша, финишная прямая…

Тима не ободряет, наоборот:

— О боже…

— Давай, пошли.

— Я за все свои семнадцать столько не ходил…

Тим утомленно плетется следом. Стах открывает дверь, и Тим, переступив порог, прилипает к первой же стене и сползает вниз. Стах закрывает. Тянется к выключателю — и… не трогает света.

Он спускается в полумрак. Садится рядом и выдыхает. Поворачивает к Тиму голову, слабо улыбается. Спрашивает шепотом, смирившись:

— Я перестарался?

Тим тянет уголок губ.

— Святотатство было ничего…

Стах прыскает. Ну кто бы сомневался.

Тим поворачивается к нему, ловит рукой. Спрашивает:

— Как ты?

— Клюю носом.

— А нога?

— Что ты к ней привязался?

— Ну Арис…

Стах усмехается.

Тим пробует обнять и шепчет:

— Я люблю тебя.

Стах ранится об эти слова, не привыкая к ним, и опускает голову. От Тима пахнет улицей и севером, горче, терпче, чем обычно. Стах вдыхает, медленно погружаясь в тягучую лихорадку. Целует Тима в скулу — и ниже, спускаясь к губам. Тим обвивает руками. И в этой близости, когда наконец-то одни, когда — так, на Стаха нападает странный приступ… как злости, только… Он сжимает Тима крепче. И тот роняет всхлип ему в губы.

Стах отстраняется перепуганный — и хочет посмотреть ему в глаза, но Тим не открывает их. Тим тянется к нему. Целует. И Стах не знает, как контролировать эту бурю — растущую. Распирающую. До ломоты в костях. Тим проникает под кожу, забираясь пальцами в спутанные волосы, вызывает мурашки и саднящую боль. И Стаха ослепляет, и он забирает Тима — себе, хочет больше, и отвечает ему на поцелуй так, как если бы Тим стал единственным источником кислорода в давящей глубине. Тим сдается нападению — и без борьбы. Он отзывается на каждое касание — с готовностью, почти жертвенной. То и дело посреди лихорадочных поцелуев, влажных и хаотичных, переламывается его дыхание — на каком-то надсадном вдохе-шепоте.