Прогулки по Раю печали - [60]

Под «этими штуками» Стах имеет в виду выступающие вверх прутья. Тим ставит ногу на нижнюю. Замирает. Спрашивает:

— Арис, я похож на акробата?

— Не дрейфь, Котофей. Иди сюда.

Стах помогает Тиму перелезть и ловит еще во время прыжка. Тим вцепляется в него, как утопающий.

— Что ты перепугался?..

Стах поднимается на портик по ступеням и уходит в тень за второй ряд колонн. Тим замедляет шаг и осматривается. Потом выглядывает из-за колонны на улицу: смотрит на пешеходов, на машины. Лукаво пялится на Стаха. Тот отдаляется еще и увлекает Тима за собой, а когда Тим подходит — прижимает его к колонне спиной.

Стах однажды вернулся к Тиму, чтобы его обнять, и решил, что ничего страшней не делал. Так вот…

Стах чувствует себя преступником. Тим доверчиво тянет ближе, и Стах делает шаг, касается его носа своим, склоняет голову и целует мягкие податливые губы, которые послушно раскрываются навстречу.

Они в тени и за большой колонной, но кажется, что совершенно нагие посреди площади. И Стах почти не чувствует самого поцелуя, только собственное сердце: оно бьется аж в перепонки. Где-то на периферии сознания угадывает, улавливает, что Тимов язык скользит по его собственному, чуть горчит на вкус и вышибает пробки. Тим ведет холод своих рук по плечам, касается шеи, забирается пальцами в волосы. Стах отстраняется, тяжело дышит ему в губы, ловит его дыхание — северное на влажной коже — и ныряет в шквал ощущений еще.

Никогда прежде не было настолько нервно — Тима целовать. Стах отстраняется — и какое-то время просто стоит рядом, пытаясь восстановить звук. Город возвращается к нему постепенно резкими голосами, цоканьем каблуков, заводящимся мотором. Стах усмехается Тиму в губы, а Тим просит:

— Можешь в последний раз?..

— Крайний.

— Что?..

— Крайний. Не последний. Я сейчас очень суеверный. Мы на крыльце собора. Я теперь жду возмездия.

Тим улыбается и шепчет:

— Еще один раз…

А потом будет еще один. Стах не знал, что до сих пор — так не хватало.

Глава 20. Разводной мост

I

Стах с Тимом все-таки выходят гулять по Невскому, совершив какой-то возмутительно нерациональный крюк. Нацелованный Тим — почти как пьяный, только нацелованный. Его немного заносит и много улыбает. И еще он разговорчивый. Жмется плечом и спрашивает, заставляя Стаха вслушиваться в звуки, паузы и тишину, когда вокруг — шум:

— И как там… поживают твои средневековые оковы при католической церкви?.. После святотатства…

Стах усмехается. Смущается. Запрокидывает голову. Толкается.

— Учитывая, что это был православный собор?..

Тим слабо хмурится, смотрит смешливо, смотрит, как если бы просил: «Ну брось».

— Вообще-то, — говорит Стах, — я просто вспомнил, что мы не очень-то ходили перед изображением адовых мук за ручку, так что…

— А… Не хватило острых ощущений?..

Острые ощущения все еще живут внутри Стаха.

— Знаешь, Тиша, — он усмехается, — ничто меня не приближает к богу так сильно, как твои языческие выходки.

— Мои? языческие выходки?

— Да, а что? Начал не ты?

Тим возмущен и протестует полушепотом:

— Никогда. Арис, ни разу. С того дня, как мы познакомились.

— Ах ты хочешь про день, когда мы познакомились. Ну хорошо. Я выглянул на кладбище, а ты устроил госпиталь. И я решил, что ты святой, так вылез из окна, что чуть не полетел за самолетами. Ты хочешь сказать: это я виноват?

Тим ничего не хочет говорить. Тим хочет прижиматься плечом.

— Потом я выбегаю, — продолжает Стах, — и мы стоим. Посреди улицы…

— Ничего стоим…

— Думаешь?

— Думаю… — шепчет Тим. — «Это же тот хитрый, с доски почета…»

— Серьезно? — Стах даже разочарован.

— Да… А ты что про меня подумал? Ты просто… ну… так смотрел…

Стах не знает. Пытается понять сейчас, вспомнить, как смотрел, когда не знал. Что он подумал? Еще до того, как спустился с колотящимся сердцем. Еще до того, как Тим оборвал ему пульс, просто подняв глаза.

Думал ли он что-нибудь? Ему казалось, что он потерялся.

Может, он просто… ну, как говорят, с первого взгляда?..

— Ну… — Стах почему-то вдруг становится серьезным. — Ты был…

«Хорошенький»? Кранты.

Стах находит Тимово любимое «ничего». Заканчивает предложение.

Тим смотрит на Стаха, улыбается осторожно, словно не уверен, стоит ли вообще, и не понимает:

— Заплаканный, неспавший, с синяками под глазами?..

— Заплаканный?..

— Кажется… Может, тогда уже нет…

— Почему?

Тим тушуется. Хранит страшный секрет.

— То-то я думаю, — Стах возвращает себе бодрый нагловатый тон, — почему мне захотелось пореветь, когда ты меня схватил за рукав. А это было горе в квадрате. Ну или ты колдун. Язычник.

Тим опять это делает. Придерживает за рукав, обжигая Стаха шепотом:

— Не обратишься в мою веру?

Стах тут же загорается. От чего-то настолько же едкого и голодного до огня, как керосин и стыд.

Но он усмехается. И делает вид, что ему такое — раз плюнуть, даже если тон становится тише и хрипче:

— Еретик. Рыжий. Это не канон?

Тим сначала основательно затихает, а потом по секрету признается:

— Я придумал ужасную шутку…

— Хочешь сжечь меня на костре?

— Нет, просто… твоя мама очень красивая, да?

— Ты хочешь сжечь мою мать?!

— Боже, нет…

Стах запрокидывает голову и открывает рот то ли пораженно, то ли пытаясь захватить побольше воздуха. Потом серьезнеет: