Прогулки по Раю печали - [115]

Остается. Замерший. С дурацкими джинсами в руках. Пялится на них тупо. Какое-то время.

Дальше переходит в автоматический режим. Просто в автоматический режим, без мысли. Закидывает джинсы в машинку. Это странно, что не совсем свое. Но со Стахом такое случилось только во сне…

Задевает, что Тим — такой. Потерявший контроль. Просящий. Забывшийся.

Стах раздевается, закидывает вещи. Все сразу. Засыпает порошок, включает. Потом воду. Наблюдает себя как будто со стороны, как будто — вне тела. Как третье лицо.

«Арис, пожалуйста…»

Стах стоит в воде, не понимая, горячая или холодная, стоит, прижавшись рукой к кафелю, прижав к тыльной стороне ладони — лоб. Не пытается остыть. Пытается восстановить — Тима, просящего и извивающегося.

Должно быть проще. Потому что каждое прикосновение к себе из-за Тима… какое-то скотское электричество по нервным окончаниям. Еще потому что — Тим. В общем — Тим. На Стахе все еще его отпечатки, даже кажется, что запах.

Но это то же, что всегда, — странно и бесит. И не приносит никакой разрядки, никакого удовольствия. Только напряжение, только пульсацию, только вот эту — сверхчувствительность на грани внутреннего трепета — в налившийся кровью плоти. Что угодно, но не облегчение.

Облегчение было у Тима…

Теперь не выкинуть из головы.

Глава 41. Руины

I

Тим лежит. В позе эмбриона. В рубашке Стаха. В расстегнутых джинсах. Не шевелится. Иногда он кусает подушку за уголок. Стискивает зубы и кривит лицо — от стыда, разочарования и всего, что накопилось за поганые питерские дни, и за те, что были до них. Эта подушка — Стаха.

Тим лежит. Долго, упрямо и тихо. Стаха нет… Тим ждет, что он ворвется ураганом и начнет подшучивать, обвинять, что-нибудь. Но ничего не происходит.

Он поворачивается на другой бок. Замечает полотенце… на кресле. Это полотенце — Стаха.

Тим отворачивается. Он залезает под одеяло и сворачивается напряженным ежовым клубком. Это длится целых пять минут. Тима хватает на целых пять минут.

Он спускается с кровати, приводит себя в порядок. Относительно-касательно. Потом долго сидит, уставившись в одну точку, и трогает запястье, отковыривая ранки. Пока не отдирает — и не покрывает травмированную нежную кожу бисером крови.

Уставляется на эту кровь — проступающую. Как на чужую.

Поднимается, забирает полотенце, прижимает к себе. С ним выходит, с ним застывает возле двери в ванную, уткнувшись в него носом.

Потом Тим слышит, как ухает дверь в мастерскую, и уменьшается в размерах.

Василий Степанович проходит с усмешкой:

— Ты чего здесь стоишь? Очередь, как в общаге?

— Нет, Арис забыл… полотенце…

— Не сказал? Что у него за самолет?

Тим молчит, опустив голову. Смотрит себе под ноги. Потом отступает. Вместе с полотенцем.

— Так куда ты пошел-то? Занеси ему да выйдешь. Было бы чего стесняться.

Тим оборачивается — уязвленно. Зависает.

А вдруг закрыл? И надеется: а вдруг закрыл?.. Дожидается, когда Василий Степанович уйдет. Тянет вниз ручку. Дверь поддается с тихим щелчком — и вода становится шумней.

Тим крадется внутрь, кладет полотенце. Сначала думает сказать, что принес… или что-нибудь у Стаха спросить.

Стах тоже притих за шторкой — и не подает признаков жизни. И Тим все-таки не решается.

Проходит мимо себя в зеркале — потекшем, а не запотевшем. Ежится. А потом осознает…

Он отодвигает шторку, чтобы потрогать воду.

Стах сидит на дне ванны, обхватив руками колени. Сидит и дрожит.

Тим шепчет, стиснув зубы:

— Ты с ума сошел?! Ты дурак?

На какой-то ломающей пальцы истерике Тим крутит краны, щупает нагревающуюся воду, чтобы не сделать слишком горячей. Восстанавливает тепло… Удостоверяется, что все, и только тогда, успокоившись, оседает на корточки беспомощно, удерживаясь руками за бортик.

II

Тим привел с собой тепло… Какой-то смешной абсурд. Стах усмехается. Его перестает знобить. Наверное. Он опускает на колено подбородок и затихает. Хочет сказать Тиму: «Отвернись». А вместо этого произносит ровно:

— Я не забываюсь.

Тим вытирает лицо мокрой рукой. Оседает, завалившись набок. Он смотрит. Встревоженно, перепуганно. Раздражает.

Потом тянет к волосам Стаха руку. Ждет, можно или нет. Стах поднимает взгляд — насколько позволяют отяжелевшие от воды ресницы. Тим убирает пальцами потемневшие пряди с его лба. Касается пальцами затылка, обнимает. Стах заваливается на бортик ванны, щекой — Тиму на ключицы. Закрывает глаза. Тим целует в макушку.

— Прости.

Течет розовая вода. С его руки. Стах усмехается утомленно:

— Что ты калечишься?

Глупый кот… Дурак. Зачем — теперь? Зачем он — теперь?

Намокает белая рубашка. Горчит запах севера. Стах тычется в Тима носом и думает, что все осточертело.

— Как ты это делаешь?..

Тим не знает — что ответить. Стах спрашивает тише — настолько, чтобы он мог не услышать:

— Можешь?..

Тим молчит. Чуть отстраняется. Услышал. И Стах усмехается — надсадно. Тим не понимает, что за просьба. Он не поймет. Стах погружается в этот вакуум — полного безразличия к себе, как дома.

Он просит — доломать. Чтобы все закончилось.

Он просит:

— Только не холодной рукой.

Тим не соглашается. Не теперь. Может, потому, что его отпустило?

И Стах усмехается снова. Почему — не теперь?