Прогулки по Раю печали - [105]

— Ага, — не соглашается Стах, — как Венера Боттичелли. Комплексует он.

— В смысле?..

— В прямом. Ходит передо мной раздетый с начала времен и комплексует.

— В смысле — с начала времен?..

— Все началось с побега…

— А. Ну-у… — Тим — тает и смущается. — Я тогда еще не комплексовал…

— Да? И что же изменилось?

— В тот момент… ты был странный дурак, а я не был уверен, что можно в тебя влюбляться…

Стах отклоняется назад — задетый.

— Очень интересно, — говорит.

— Потом ты починил Ил в тот же день — и все…

— И после этого ты будешь мне рассказывать, что любишь меня не за что-то?

— Буду. Ты был… крайне очарователен в деле. И я понял, что ты такой почти во всем. Особенно когда «увлечен». Мне очень хотелось, чтобы ты увлекался мной тоже…

— Что у тебя за фразы? — защищается Стах. — «Крайне очарователен», «увлекаться тобой». Сразу видно, что с книгами ты времени проводишь больше, чем с людьми.

— Вот Арис… я тебе делаю комплименты, а ты меня обижаешь.

— Я тоже.

— Что?..

— Это был комплимент.

Тим закрывает рукой и честно пытается не посмеяться над ним.

— «Сразу видно, что с книгами ты времени проводишь больше, чем с людьми».

Стах замирает приструненно.

— Согласен. Этот был не очень удачным.

— Спасибо… — прощает Тим.

IV

Тим в машине перебирает фотографии. Он есть у Невы и на бортике фонтана. И еще есть Стах — дурацкий и с закрытыми глазами. Тим гладит ему светящиеся волосы на снимке большим пальцем. Стах пытается отнять. Тим не отдает и прячет. Потом сползает вниз и, растекаясь на сидении, кладет голову Стаху на плечо.

Стах сначала вроде… собирается спихнуть, чтобы не здесь, не при бабушке с дедушкой. А потом затихает и позволяет. Меняет тишину на разделенное молчание — и не поднимает глаз, чтобы не видеть, как видят его с Тимом.

V

Дедушка едет через Пушкин и Екатерининский дворец. Тим липнет щекой к Стаху и смотрит в окно через него. Стах наблюдает за ним — задумчивым и притихшим. Но не может понять, нравится Тиму или нет. Не гадает. Потому что бесполезно. И не спрашивает, чтобы не тревожить.

Они въезжают в Павловск и оставляют РАВчик у вокзала. В парк лучше всего заходить именно с этой стороны, через сосновый бор. Тима встречает длинная полоса дороги — вглубь, и он уменьшается, никак не привыкая, какие же они высокие — деревья здесь.

Стах забирает себе белую руку, отвлекая Тима от погружения в себя, высыпает горсть разнокалиберных орехов. Один возвращает себе и съедает.

— Это чего?..

— Это кешью.

Стах находит один изогнутый и тянет Тиму. Тот наклоняется, собираясь пробовать с руки. Стах щелкает его по носу. Пусть берет в пальцы.

— Что ты подозрительно себя ведешь?

Тим оборачивается назад, и Стах снова его щелкает, чтобы он не продолжал вызывать вопросы у бабушки с дедушкой.

Поясняет за орехи:

— Это вообще для белок. Но кешью я и сам поем.

— Для белок?.. — Тим ищет белок взглядом. — А где?..

Долго искать не нужно. Они проходят всего ничего, буквально метров десять, и вот уже одна прыгучая юркая белка ловко спускается вниз. Тим полон изумления и потерянно размыкает губы.

Стах усмехается.

Тим осторожно опускается, присаживается на корточки и протягивает руку навстречу. Замирает и ждет. Белка долго ходит вокруг да около, проверяя, хороший Тим или как.

Тим очень хороший — и совсем неподвижный. Как статуя. И еще удивленно-сосредоточенный.

Бабушка шепчет Стаху:

— Вывели ребенка в лес…

Стах слишком занят фотографированием Тима. Щелкает, запечатлевая, как белка избирательно перебирает орехи в его руке, игнорируя арахис.

Потом она отбегает, а Тим остается — какой-то контуженный.

— Арис? — спрашивает тихо. — Они все такие привередливые?..

— Какая уважающая себя белка будет есть арахис, если можно фундук?

— Боже… — шепчет Тим. — В Питере даже белки какие-то царские…

— В Павловске.

— Все равно…

Тим еще долго сидит, пока Стах не зовет его дальше и не просит высыпать орехи на дороге.

Они отправляются в «Самое красивое место».

— Оно так и называется, — говорит Стах.

— Почему?

— Встала однажды императрица посреди полей и говорит: «Самое красивое место».

Тим тянет уголок губ, пока до него не доходит:

— Ты опять не шутишь?..

— Нет.

VI

Парк очень большой — и местами кажется совсем диким, как если бы выехали далеко за город. В нем много дорожек, много водоемов и много самых разных мостов. А еще — расписанных рисунками скамеек.

Неторопливые прогулки — по самой тихой местности — затягиваются надолго, и Тим вдруг становится бодрее, чем обычно: его увлекает петлять в зелени. Он оглядывается на Стаха, чтобы убедиться, что тот успевает. Тот успевает. Идти за Тимом, пялиться на него — и совершенно не замечать парка.

У Стаха теперь навязчивая идея: отловить Тима и поцеловать в молочную шею. Он, конечно, такой ерундой не мается. Но помечтать-то не вредно…

VII

«Самое красивое место» — это поля и деревья с русских картин. Никаких павильонов, никакого даже намека — на скульптуры, фонтаны, каскады. Только нагота сельской местности. Луг, окруженный рощами. Лето, умытое вчера дождями. Терпкий запах юной травы… и лениво плывущее небо, перебирающее-подбирающее подолы облаков.

Тим понимает в природе больше, чем в дворцах, и шепчет — про искусство воодушевленнее, чем там: