Профессор Влад - [39]

Но вскоре Ольге пришлось отказаться от этой благостной иллюзии. Невнятное бормотание, которое преследовало её днём и ночью, едва ли могло принадлежать матери: у той голос был, чего уж там, визгливый, а этот — низкий, басовитый… одним словом, мужской. Вслушиваясь, Ольга научилась различать даже два голоса — бас и баритон. Со временем к ним присоединился ещё и тенор… Силясь понять причину странного явления, Ольга напрягала слух до предела; может быть, поэтому навязчивое бормотание становилось все отчётливее и вскоре Ольга начала разбирать отдельные слова, а затем и целые фразы. Поначалу это даже забавляло её, как всегда забавляет подслушивание чужих разговоров, но как же она испугалась, когда однажды услышала: «А вы знаете, что она до сих пор девственница?» (и ещё много такого, чего она так и не решилась повторить даже главврачу — там были очень интимные подробности.) Так значит, это не она подслушивает, а за ней подглядывают — подглядывают мужчины!.. Но кто они, эти наглецы?.. Зачем наблюдают за ней?.. И где прячутся?..

Некоторое время Ольга грешила на соседа. К нему и впрямь часто заходили друзья пропустить рюмашку-другую, — и весёлые голоса, долетавшие с лестничной клетки, в какой-то момент показались ей знакомыми; она даже хотела вызвать милицию, но что-то остановило. И недаром. Вскоре говорливые бас и баритон стали сопровождать её повсюду — и в магазин, и в сберкассу, и даже в берёзовую рощу близ дома; бедная Ольга вся извертелась, пытаясь их обнаружить. Как бы не так!..

С каждым днем голоса делались громче, а реплики — оскорбительнее. Сначала мужчины глумливо комментировали каждый её шаг («О-о, пошла дура!»), затем принялись с мерзкими смешками обсуждать внешность («Н-да, ну и морда у неё… — Да что морда? Задница зато гляди какая!»), а ближе к осени до того обнаглели, что начались прямые указания («Разденься догола!» «Улыбнись вон тому парню, улыбнись, улыбнись ему, хи-хи-хи!»). Разумеется, Ольга изо всех сил старалась их игнорировать — пусть хоть круглосуточно звучит в ушах назойливая матерная брань! — но в мозгу забрезжила догадка. Ну конечно, никакие это не соседи… И милиция тут не поможет… Забирай выше…

Тут всё стало на свои места. Конечно, для них нет ничего невозможного, они прекрасно оснащены технически — тут тебе и приборы слежения, и подслушивания, и дальнего и ночного видения, и рентген, и спутниковая связь; а ведь она, Ольга, и раньше слышала — только почему-то не обращала внимания, — как жужжат в одежде вшитые туда «жучки» (она представляла их себе в виде крохотных, в миллиметр длиной, металлических букашек) и как тенор — ей почему-то казалось, что он главный во всей троице, — тихо выкликает: «Роза, роза, я тюльпан! Приём!..»

Когда неделю спустя брат зашёл к Ольге по какому-то мелкому делу, то не поверил своим глазам. Сперва он просто решил, что попал не вовремя и Ольга не одна — так странно беззвучно, на цыпочках, ощупью перемещалась она в тесном пространстве прихожей, погружённой в кромешный мрак; но, когда он попытался пробормотать извинение, сестра одёрнула его: «Т-с-с!» Шёпотом, приблизив губы к его уху, она объяснила, что он должен вести себя осторожно — квартира просматривается и прослушивается со всех сторон. Да и вообще зря он пришёл — теперь тоже попадёт под колпак…

Вернувшись домой удручённый, он рассказал обо всём жене, которая даже не сразу поверила в такой ужас. Ещё долго думали они-думали, как поступить, смекали-смекали. Как уговорить Ольгу лечиться?.. Наконец, кому-то из них в голову пришла гениальная мысль. Ни в чём не противоречить, не разубеждать, а просто сослаться на старую добрую российскую традицию — испокон веку люди, спасаясь от преследований «госужаса», находят себе укрытия в уютных палатах психиатрических клиник. Ольга как человек образованный (ну уж Мастера-то с Маргаритой мы все читали!) сама прыгнет в кузовок.

И что же вы думаете? — так всё и вышло. В сущности, эти два технаря были готовыми психологами — хоть сейчас в наш вуз преподавать!

Чего никак не скажешь обо мне. Владимир Павлович был прав: чертовка О., с виду сама кротость, оказалась мне не по зубам! Изворотлива она была до жути. На все мои коварные, заковыристые заезды отвечала коротко «да» или «нет», если только не пожимала плечами, — а то и вовсе имитировала кататонический ступор, уставляясь на подол замызганного халата. Не спасало и тестирование — палочка-выручалочка начинающего психолога. В анкетах и опросниках Ольга ставила унылые прочерки; там, где нужно было выбрать один из трёх вариантов ответа, ей, конечно, некуда было деваться, но при обработке результатов «коэффициент лживости» неприлично зашкаливал; на мою просьбу изобразить на листе фантастическое животное она заявила, что не умеет рисовать (лгала, училка!), — а когда я предложила ей ассоциативный тест «Пятна Роршаха», оказалось, что картинки эти больше всего напоминают ей… чернильные кляксы.

Но вот тут-то она и прокололась. Вынужденная скрести по сусекам, я сразу сделала вывод, что она всё ещё втайне тоскует по своему учительскому прошлому — прошлому, отнятому у неё давящей матерью, — а, стало быть, имеет все основания, чтобы неосознанно, скрываясь от себя самой, радоваться её смерти; это порождает в ней чувство вины, за которым следует страх наказания, отсюда и бред преследования…