Профессор Странностей - [9]

Зато о собственноручном побеге через романтический подкоп я даже и не фантазировал. И уж тем более — не пытался. Стены казались безнадежно прочными. Дверь деревянная, но даже на вид массивная. Да и куда бежать из глубины северных снежных чащоб?

Кормить стали совсем плохо. Старыми сухарями и гнилой картошкой. В гастроном террористы явно не наведывались. В супермаркет.

Сорок шесть царапин я уже нанес на свою лежанку. Сорок шесть дней отсчитал. А сколько дней прибавить на первый немереный срок в комнате с кроватью и романами Дюма? Если примерно столько же, то скоро и весна?

Бриться здесь возможности не было. Я противно зарос, и лицо под волосом чесалось, как и все тело.

Может быть, голодовку начать? Ускорить события — либо умереть, либо освободиться? Ведь жить стоит только хорошо — или никак.

Голодовка заставит террористов суетиться, а так они могут выжидать год или три, если берлога надежная. От гнусной пищи не жалко было и уйти в голодовку.

Я нацарапал длинную-длинную черту — и заголодал.

Голодать, однако, трудно даже и от противной жизни. Сухари и картошка виделись в сказочном свете.

Уговорить есть сначала пытались жестами. Мой драгоман — почему-то я подозревал в нем восточное происхождение — появился на шестой день. Он был обеспокоен — значит, я представлял для террористов ценное имущество.

При входе террористов я не вставал никогда — вежливость не про них придумана. И теперь оставался лежать, как лежал. Да и ослабеть успел, не получая хотя бы захудалых калорий.

Он вошел один, но стоял у двери — все-таки для безопасности.

— Чего вы этим достигнете? Неужели вам всерьез жизнь не дорога?

— Дорога — на определенных условиях. Не ценой поощрения таких, как вы.

— Подумайте! Выйдете, с семьей встретитесь! Лекции снова станете читать! В том числе и о вреде терроризма — пожалуйста! Рестораны для вас всякие — китайские, итальянские, русские. Какие там меню всякие, а?! Курорты, бассейны впереди. Это все только в пределах нашей Земли, — он усмехнулся. — А может, там у вас и вовсе существуют невообразимые вещи — для меня. И всего этого лишиться. Или жизнь у вас там дастся дважды и трижды? Не верю. Тогда бы вы давно разыграли самоубийство в первой своей жизни и убежали бы на своей второй. Одна жизнь — она и на Сириусе одна. Ради чего ею бросаться? Чтобы поддерживать вековую несправедливость! Да-да!! Мы вынуждены бороться! На справедливой планете нет таких преступлений, как на Земле. Такого угнетения народов! Там нас и не понять. Не мы преступники, а те, кто нас довел и толкнул!

Я ненавидел его — слабой голодной ненавистью. На шестой день голод уже не мучает. Я отупел, и картины кулинарного интернационала меня не воодушевляли. А справедливости для таких подонков и не должно быть!

— Отпустите меня — и растворитесь, мое единственное предложение.

— А зачем нам лишние хлопоты? Эта попытка не удалась — сделаем другую, вот и все. Как в футболе: упущенный голевой момент. И зачем нам отпускать вас? Пристрелить и раствориться проще. Или: приковать здесь к стене и тоже раствориться. Вы хотели голодной смерти? Не можем вам отказать. Что вы вы играете?

— Выиграю маленький добавочный кусочек ненависти к вам. Если погибну я, вам труднее будет вести переговоры о следующем заложнике. Меньше шансов, что фальшивые гуманисты проявят слабость и сговорятся с вами.

— Почему вы так ненавидите нас?

— Так естественно, что и отвечать не стоит.

— Так что предпочитаем? Пулю или голодную смерть?

Предпочесть голодное долгое умирание — значило показать, что я на что-то надеюсь. На какие-то переговоры — вопреки моим заявлениям. Потому что надежд, что найдут эту таежную избушку, оставалось мало. Нашли бы давно, если б легко искалось.

— Пулю. В твердой надежде, что и вас всех перестреляют.

— Прямо сейчас?

— Почему же нет.

— Сейчас приду. А то не взял с собой инструмент. Не думал, что так сразу.

Вот бы сейчас и обрушиться с неба парашютистам! В последнюю минуту, как в ковбойском кино.

Довольно странно, что прямо сейчас. Миг — и затемнение.

Но, к счастью, от голода я успел изрядно отупеть. Страшно по-настоящему не было. Ну и положение обязывало — Профессора Странностей и почти что внеземлянина. Значит, и ценности я должен предъявить иные. А не вцепиться в жизнь, как в бутерброд.

Войти бы отсюда во Всесеть. Войти — и вывесить свое заключительное слово. Со Всесети начался мой канадский сюжет — Всесетью и закончить бы. Как знать, вдруг у них наверху и стоит модем? По обычаям канадской глуши. Но в подвал не подано.

Вернулся мой тюремщик. Русскоязычный инкогнито. Придерживал какой-то предмет в кармане. «Кольт», наверное. Или сразу и «смита», и «вессона» приволок? Оглядел меня, не снимая маски. И со всей разочарованностью констатировал:

— Нет, будь ты пришельцем в командировке, у тебя бы примерно в пятку был SOS-сигнал вмонтирован. Давно бы прилетели твои за тобой. Нет, ты обыкновенный.

И я понял, что рыночная моя стоимость упала в его глазах.

А еще подумал, что уж слишком хорошо он по-русски заговорил. С интонацией. Так что, может, никакой он не бывший студент от Лумумбы, а просто соотечественник природный. Теперь ведь наши по всему свету промышляют — кто чем.