Фантастическая повесть
Ректор и попечители узнали обо мне через Всесеть. То есть через Интернет, как принято выражаться на современном межъязс. Я имею обыкновение оставлять во Всесети свои статьи; ректор из Галифакса к ним постепенно пристрастился и, будучи сам филологом, заметил мне встречно через ту же Всесеть: «У вас не статьи — но странности».
Галифакс — это совсем рядом: в Канаде. Во Всесети все — рядом.
И вот ректор по совету с попечителями решил пригласить меня в свой Галифакский университет — Профессором Странностей.
«Мы Вас слишком не отвлечем от Ваших привычек, — писали через хорошего переводчика попечители, потому что ответы на финансовые вопросы университета дают именно они. — Раз в неделю встретитесь со студентами и побеседуете с ними на приятную для Вас тему — в одну среду о том, в другую — совсем о сем. Сообщите только Ваши финансовые условия».
Я ответил, что вообще-то не слишком прихотлив и мог бы довольствоваться малым на сумму двести-триста тысяч в год. Благо канадские доллары по наполнению близки к американским. Но вмешивается принцип. Какому-то Тайсону за умение вышибать мозги платят по тридцать и пятьдесят миллионов, а я считаю, что гораздо полезнее для человечества мое обратное умение мозги вправлять, — и, следовательно, ценить человечество должно меня выше. Контракт мой, стало быть, должен составлять никак не меньше пятидесяти миллионов плюс хотя бы один доллар — в год, а не в час, так что запрос вполне разумный.
Попечители, посоветовавшись с ректором, возразили, что запрос мой не только разумный, но просто самоотверженный, однако Галифакский университет не обладает пока возможностью заслуженно меня оплачивать. «Быть может, — писали, когда Ваш курс Странностей приобретет пропорциональную своему значению известность, соответственно умножатся и возможности университета, пока же мы предлагаем Вам упомянутые Вами триста тысяч реальных денег, а пятьдесят миллионов акциями Канадского общества разумных инициатив, в соучредители коего Вас тотчас и приглашаем. Не говоря уж о семиспаленном коттедже на берегу Северо-Атлантического океана». По-моему, они очень мило смешали океан с пактом.
Моя университетская карьера давно уже буксовала, поскольку идеи, меня одолевавшие, плохо оформлялись в академические статьи для всевозможных «Анналов…», «Трудов…», «Временников…», где хорошим тоном считалась почтенная скука. Да и вообще хотелось сменить, как я говаривал, alma mater на palma mater.
Тем более что нас с женой ничто в Петербурге не удерживало, помимо отсека коммунальной квартиры, успевшего уже слегка поднадоесть мне за полвека со дня рождения, и я, скрывая скромное торжество, согласился.
Претендовать на экзотический титул palma mater Галифакский университет не мог по причине своего географического положения, но манили возможные киты у канадских берегов, нетронутые леса, куда ступала нога разве что Фениморова индейца, — при трепетном-то отношении белых переселенцев к доставшемуся им девственному наследию.
Мысль о Фениморовых индейцах вызывала светлые и смутные детские воспоминания — и торопила со сборами.
Ректор встретил нас лично и повез во временную резиденцию. Посреди подъездной дороги стояла собака в позе священной коровы. Ректор ее тщательно объехал и сообщил, подняв палец:
— Ньюфаундленд!
Я вспомнил из географии, что ньюфаундленды действительно произошли здесь совсем рядом, и понял, что Канада — страна тихая и сострадательная, несмотря на предельную цивилизацию.
Коттедж действительно нависал над кромкой Северо-Атлантического океана. Не коттедж, но замок с башенками, которых мы насчитали тоже семь — по числу спален. Мы с женой по утрам — впрочем, каждый в своем темпе — приспособились бегать по плотному, как садовая дорожка, песку пустынного пляжа. Равнодушно и ровно приставали к пляжу тяжелые волны, накопившие тысячемильный разбег. Хорошо.
Первую беседу в сентябрьскую среду я посвятил вавилонской болезни. Разноголосие тысяч языков, объяснял я, не богатство человечества, а его роковая болезнь, даже раковая, мешающая людям понимать друг друга и препятствующая человечеству достичь мира и процветания. Ну а поскольку мудрый библейский автор поведал нам историю о болезненной мнительности старого Бога, смешавшего языки из ревности к человечеству, то и болезнь эту, во внимание к известному столпотворению, следует называть вавилонской. Мысль, очевидная для меня, как простая азбука. Но озадачившая канадских студиозов.
Надо заметить, что беседовал я по-русски, что входило в контракт. Я достаточно знаю английский, когда нужно объясниться в магазине и понять новости по телевизору, но странности со всеми их оттенками мне иначе как по-русски не изъяснить. Поэтому слушать меня собирались только слависты — и отвечали на всех оттенках славянского.
— Но как же есть с сохранением молвы эскимосов против экспансии мегаязыка — инглиша в-первых ряд? Мегаязык быть уродство, как мегаполис! — спросила очаровательная блондинка, на кого-то похожая. — Право эскимосов есть роскошь родная молва.
На выставочную девушку она похожа, на топ-модель, говоря на межъязе!
