Профессор Странностей - [5]

— Зачем? Дом вот дали какой хороший — такого замка дома не будет. И пустого пляжа.

— Затем, что занудные твои канадцы! Никаких интересов, кроме денег и хоккея!

— Откуда ты знаешь? Ты ведь с ними разговаривать даже не можешь. Не было бы интересов, не пригласили бы меня. Профессоров Странностей ни в одном нашем университете не держат.

— Оттуда и знаю. Зануду видно без слов, для этого и разговаривать не нужно. Не люди, а эти — компьютеры: все рассчитано, и всему цена. Вижу и без слов.

Подобный довод неопровержим. Еще блаженный Августин говаривал что-то в этом же роде: верю, и все тут, не о чем и говорить попусту.

— Контракт после года и продлить могут. Если аудитория и дальше расти будет.

— А тебе хочется, чтобы как первый блин — снежным комом! — непонятно, но обидно.

Так что через наше семейство тоже пролегает линия фронта мировой войны полов. Несмотря на долголетнее перемирие.

Знакомая собака стояла все в той же позе священной коровы. Я приостановился, и жена протянула припасенный отрезок барбекю. Ньюфаундленд презрительно отлаял подачку.

— Сытый и домашний, — с удовольствием свидетельствовал я. — Просто привык здесь хозяина встречать.

С удовольствием, потому что жена раньше спорила, что собака бездомная, а я не верил из уважения к канадской культуре.

— Может, не привык просто к перченому мясу, — сумела все-таки доспорить жена.

Мы въехали в ворота — наш семибашенный замок и прилегающий кусок леса в полгектара окружен оградой, а ворота даже чугунного литья в стиле Новой Англии — въезжаем, как в наследственное поместье!

Въехали в ворота, и дискуссия иссякла сама собой. Но никак не разрешилась. Жена тотчас прилипла к телефону — она отводит душу разговорами с Петербургом, благо она здесь забыла слово «экономия».

Через полчаса сообщила:

— Светка заговорилась со мной, пирог сожгла.

— Ну, слава богу, а то бы ты еще час проговорила.

— А тебе уже жалко стало?

— Просто надо, чтобы сюда к нам тоже можно было дозвониться иногда.

— Мне сюда никто не звонит. Светке из Питера платить дорого. И всем моим. У меня все подруги бедные!

— Если ко мне дозвонятся — тоже неплохо. Завтра же закажу поставить нам второй телефон. Чтобы у тебя был собственный. Прямая линия.

— Один раз поговорила — и ты уже встал в позу лошади Клодта, что поводья рвет!

— Никакой позы, все нормально. Тут почти у всех на каждого члена семьи по телефону. Никто никого не ждет. А то спален семь зачем-то, а телефон один. Обратная пропорция.

Через день жена вернулась из гастронома — из супермаркета, говоря на межъязе — в недоумении:

— Слушай, они на меня накинулись с какими-то бумажками. Кричат: «Аутограс, аутограс!», я даже поняла. Чего им надо? И не могу сказать, чтобы шли к тебе. Какой с меня автограф?

— Ну расписалась все-таки?

— Пришлось. Смешно.

Чего жена лишена начисто — так это тщеславия. Настолько лишена, что будь я полегковернее, я бы и сам заподозрил, что она какая-то внеземная.

Ну а того, что мы присутствуем при зарождении некоего нового верования — более того, сами невольно являемся зародышами звездного завета, эмбрионами будущих богов, — я ей объяснять не стал: все равно жена не поверит, что кто-то может уверовать в меня сверх меры. Только скажет что-нибудь вроде: «С тебя пользы — как с гуся вода».

Здешняя педагогическая разгрузка, невозможная дома, тревожила не меня, а жену:

— Как же это они тебе деньги платят за одну лекцию в неделю?!

— И лекция, и семинар — все вместе получается, — набивал я себе цену — перед женой. — А беседы в коридоре можно приравнять к руководству аспирантами и учебному совету сразу.

Наши домашние университетские термины здесь звучали как-то пародийно.

— Все равно. У нас бы лопнули все от зависти. И высохли бы со смеха. Уже сохнут, когда я им по телефону говорю.

Это верно, наш ректор подобной профессорской вольности и вообразить бы не посмел. Как же без положенной нагрузки табель закрывать?! Стой на часах, как рекрут, — а иначе ты не профессор, а блуждающий гость. Часах так на четырехстах в год. И как я ни старался, дома в Петербурге три дня в неделю у меня оказывались заняты: два — лекции и семинары, и третий — на аспирантов, на неизбежные заседания то кафедры, тот ученого совета. Странно вспомнить!

Оказавшись на противолежащей стороне океана, я мгновенно привык к досужей свободе канадских профессоров и только теперь обратным счетом ощутил, что дома в университете была не работа, а почетная неволя. А ведь сам не вполне сознавал собственное подслащенное рабство. Так оно часто бывает: сравнения порождают смуту и разочарованность. Так что железный занавес придуман был не так уж глупо: не сравнивайте и будьте всем довольны!

Следующая моя среда прошла при еще большем стечении слушателей. Я понимал, что часть аудитории явилась посмотреть на профессора с Малого Сириуса или с иной соседней звезды, но не хотел мешать им верить. Успех есть успех, и подобный миф — неплохая основа успеха. Совесть моя чиста, я себя за внеземлянина не выдавал, а если так получилось, если Россия показалась им такой же далекой, как Сириус, — это плод их личной свободы мысли и чувства. На все вопросы я честно и аккуратно сообщал им непротиворечивую правду, ничего не подтверждая и не опровергая. В жизни всегда есть место недомолвкам.