Профессор Странностей - [13]

Я старался верить, но остался в сомнении. А вдруг драматический финал со стрельбой по силуэту — только эффектная постановка?! Вдруг с ними все-таки договорились?! За моей спиной и за спиной публики?! И не высади даже я дверь топчаном, через день меня бы отыскали совершенно случайно?!

Ускользающая правда — так бы я назвал свое ощущение. Мы и вообще живем в мире ускользающей правды: считаем, что меня освободили без выкупа, что паром «Эстония» утонул из-за чрезмерного шторма, что принцесса Диана разбилась при виде фатальных фотографов, — и, наверное, так все и суть. Быть может, мир прост. Но остается ощущение ускользающей правды — скрытых происков и тайных переговоров. Никогда нам до всего не докопаться, и оставленная поколениям неразгаданная тайна железной маски символизирует наш мир ускользающей правды.

Да ведь и я почти невольно — но не совсем невольно — сыграл на том же чувстве: скорее всего, я нормальный гражданин Петербурга, но вдруг, но вдруг?! Вдруг я и сам не все про себя знаю?!

Жена на время поисков уехала в Петербург. Правильно, чего ей делать в Галифаксе одной без языка?

Прямо в предбанник мне принесли телефон. Я набрал наш домашний номер. Я вечно путаюсь в пересчете времени — но, во всяком случае, у нас уже вечер.

Подошла соседка — и пахнуло на меня забытым здесь коммунальным миром. Изменяя голос, я позвал жену по имени-отчеству: не хотелось, чтобы весть об освобождении жена услышала из соседских уст.

— Да?! Что?! — нервно.

Ну, конечно, она же столько времени в ожидании вестей.

— Это ты? А это я.

Ведь телеграфные агентства о моем освобождении сообщить еще не успели.

— Ты?! Откуда?!

— Из свободы.

— Но как?! Когда?!

«Когда»! Как будто я бы мог отсиживаться три дня, прежде чем появиться.

— Только что освободился. Тихо, без пальбы. Террористы сбежали, а меня бросили.

— Так приезжай скорей! Прилетай то есть.

Такого поворота я не ожидал. Зачем мне прилетать? Куда?

— Прилетай ты. Я снова в Галифаксе, контракт продолжается. Наверное, даже с большим успехом после таких происшествий. Может быть, продлят теперь.

— Нет, я больше не могу. Насиделась там одна. А теперь и выйти будет страшно. И сидеть ждать тебя — тоже страшно.

— Дважды одного не воруют. Тем более первая попытка дохода не принесла.

Я стоял на версии бегства террористов — без выкупа. А ощущение ускользающей правды — мое внутреннее.

— «Дважды одного»! А возьмут и сделают тебе дважды два! Нет, не хочу. Не могу я там. Поговорить не о чем, и все разговоры у них о деньгах.

Эту глупость мы уже обсуждали.

— Во всяком случае, на моих семинарах я ни слова не сказал о деньгах. Да меня и не про то приглашали. Про деньги пригласили бы Чубайса.

— Нет, не хочу. И денег у меня нет на билет. Знаешь, сколько стоит в Америку?!

— Я тебе отсюда куплю билет. Уже покупаю. В общем, ты прилетаешь, и точка. Без дискуссий. А если совсем надоест, улетишь обратно.

И я выключился, не услышав возражений.

— Тут к тебе твои студенты рвутся, — сообщил Мак. — Пускать?

He хватало мне встречаться с Лилиан в бане.

— Мужскую часть.

Но раньше студентов в предбанник въехало и телевидение.

Я поплотнее задрапировался в простыню и сообщил, что обращались со мной сносно.

— Вас не били?

Мысль, что меня могут бить, для меня настолько непереносима, что я даже думать о такой возможности не мог. О такой альтернативе, говоря на межъязе.

— Нет. Если бы попытались, я бы в ответ накинулся на них — и меня бы пристрелили. Лучше быть убитым, чем избитым.

— Почему? Раны ведь заживут, а жизнь останется.

— Бывает унижение, несовместимое с жизнью.

— А как же бокс?

— В бою, в драке — это другое. А избиение узника — унижение, которое можно смыть только кровью.

Все-таки они не поняли. И отнесли на счет моих внеземных странностей. Хотя я вовсе не пытался изображать внеземлянина, это получалось как-то само собой.

— Но к вам отнеслись сносно, вы сказали. Это не изменило вашего отношения к террористам? Вы бы не просили о смягчении их участи, если бы их поймали?

— Нет.

Наверное, у меня сделалось такое лицо, что вопросы иссякли.

Протиснулись и несколько студиозусов наконец. И тотчас попали в кадр. Двухметровый Джаспер торжественно внес щенка.

Все-таки Канада есть Канада — у нас бы его со щенком в баню не впустили.

— Мы подумали, что вам нужен телохранитель, мистер профессор. Когда вы одиноко ходите на пляже. Он уже большой, четыре месяца. Пока вас искали, он рос в ожидании. Чистокровный лабрадор. Думали, как назвать, но предоставили вам.

А как его назвать? Если телохранитель? Спецназ? Звучит не по-собачьи.

— А он кобель?

— Самый наилучший. Его отец перекобелял всех лабрадорских сук. Почти.

«Перекобелял»! До чего же богатый язык у Джаспера.

— Пусть будет Омон.

— Красиво. А это что — турецкое имя?

Богатый русский язык у Джаспера — но все же не до тонкости.

Позвонил ректор и предложил пожить в гостинице за счет университета — пока не прилетит ко мне жена. Но я отказался. И заспешил домой. Заспешил, замечая за собой, что «домой» означает для меня не петербургскую трущобу, а здешнюю резиденцию. Не хотелось думать, что временную.

Профессор Мак меня подвез. На обычном месте стояла собака в позе священной коровы. Но я больше не завидовал втайне неизвестному ее хозяину: у него ньюфаундленд, а у меня — лабрадор. До чего же в Канаде собаки географические. Омон тонко, по-щенячьи облаял коллегу.