Продолженное настоящее - [5]
— Ну-ка зайди.
Сердце у Гремлина проваливается в бездонную глубь.
— По телефону я не хотел, — прикрыв дверь и понизив голос, говорит полковник Петров. — Но такое дело у нас… — Он как от зубной боли морщит щеку. — Исчез Чага…
Пол вдруг становится мягким и, чтобы не провалиться в глубь следом за сердцем, Гремлин опускается, почти падает в кожаное кресло у батареи.
— Как это исчез?
Полковник не торопится отвечать. Он тоже усаживается в кресло за своим широким канцелярским столом, некоторое время пребывает в молчании, уставясь на Гремлина, как на отвратительного жука, а потом яростно, но всё-таки шёпотом, приглушённо бросает в него:
— А вот так!.. Исчез!.. Нигде его нет!.. Сбежал!..
И уже спокойней:
— Тебе лучше знать, как они, эти твои уроды, могут исчезнуть…
Даг сидит в звукоизолированной кабине и, полуприкрыв веки, вслушивается в бессмысленную тишину. Кабина крохотная, два с половиной метра на два, но всё же в ней помещается мягкое кресло, в котором Даг сейчас пребывает, узкий диванчик с головным возвышением на тот случай, если Даг вдруг захочет прилечь, встроенный в стену, будто в вагоне, столик, где покоится коробочка диктофона. Диктофон включен, о чём свидетельствует зелёный глазок.
Находиться здесь ему предстоит ещё сорок минут. Два часа — это минимальный сеанс, который визионеру требуется отработать согласно утверждённому расписанию. Время тянется невыносимо. Мелкими блошиными скоками передвигается по циферблату секундная стрелка. Хотя, если честно, то два часа — это ещё ничего. Незадолго до появления Дага в «Аргусе» минимальный сеанс длился целых четыре часа. А Агата — она из самых первых визионеров — говорила, что в начале это вообще был полный рабочий день: восемь часов, ну — с двумя небольшими санитарно-гигиеническими перерывами. Казалось бы ерунда, подумаешь — отдохнуть восемь часов в кабине. Но вы попробуйте: в полной звукоизоляции, в тишине; ни читать, ни смотреть ничего нельзя, категорически запрещается; будто в шахте; через неделю даже у психически устойчивого человека начинает потрескивать крыша.
Дага более всего угнетает именно бессмысленность данного бдения. По статистике, которая не слишком обширная, но всё-таки уже есть, трансцензусы с одинаковой вероятностью возникают как в кабине, специально для того оборудованной, так и в обычном житейском пространстве. Вне кабин даже несколько чаще. Та же Агата рассказывал, что Чагу (Даг его уже не застал) пробило во время прогулки в саду. А Марго (это он видел собственными глазами) трансцензус накрыл, когда она в общей аудитории спокойно работала за компьютером. Вдруг застыла Марго, точно мраморное изваяние: одна рука на весу, другая на клавиатуре, веки напряжены, зрачки расширены, лишь пальцы мелко-мелко подёргиваются, как бы перебирая что-то невидимое.
Интересно, что первым это заметил Сонник. Вроде бы находился по обыкновению в полудреме, но вот, поди ж ты, углядел раньше других — тут же, как положено по инструкции, нажал кнопку тревоги, беззвучную, предназначенную как раз для подобных случаев, включил и осторожно пристроил перед Марго диктофон (ни единого слова, ни единого звука, произнесённого во время трансцензуса, не должно было пропасть), примчался со второго этажа Гремлин и страшным шёпотом, боясь нарушить сеанс, потребовал, чтобы очистили помещение. Марго на другой день исчезла. А когда Даг поинтересовался — куда, Агата со странной интонацией объяснила, что теперь с ней будут работать особо.
— Это как?
— Конкретные процедуры мне не известны…
Темнила что-то Агата. А чего, спрашивается, темнить? Дага через эти самые процедуры пропустили в первый же день. Ничего особенного он в них не узрел. Просто пришлось четырежды с небольшими перерывами, чтоб отдышаться, рассказывать о своём личном трансцензусе; описывать все мелочи, все подробности, отпечатавшиеся в сознании: и что он в это время почувствовал, и как выглядели улицы и дома, и не заметил ли он где-нибудь календарь или число, например в обрывке газеты, (конкретная дата этой версии будущего была бы очень важна), и не узнал ли он кого-нибудь из солдат, и про запахи (таковых не было), и вообще — вплоть до воспроизведения звука скрежетания по железу.
Всё было вполне естественно. Даг быстро понял, что фактурная и, главное, хронологическая привязка трансцензуса — прежде всего. Возьмите, например, трансцензус, обозначенный как «Тысяча дождей», объяснял ему Гремлин, прекрасный, детализированный, исключительно реалистичный материал, но непонятно, что мы из него можем извлечь. С одной стороны — глобальная засуха, заболачивание, экологическая катастрофа. С другой стороны, вот вопрос: что послужило для неё, так сказать, спусковым крючком? Можем ли мы это предотвратить? Или возьмите трансцензус «Оптимум»: Китай уже начал эксперимент с тотальным внедрением социальных рейтингов. И что? Россия действительно пойдёт тем же путём? А если пойдёт, то — каким образом и когда?
Так что Даг это всё уже проходил.
Или под особыми процедурами подразумевается что-то ещё?
Так и не объяснила Агата. Секретность, видите ли; здесь все были помешаны на секретности. Флигель, где базировался проект «Аргус», представлял собой одно из зданий большого военно-медицинского комплекса, куда входили и Медицинский музей, и клиника, и лаборатории, и виварий, и ещё какие-то учреждения, разбросанные по громадному саду. Территориально это было между Загородным и Фонтанкой. Удивительное совпадение: всего в двух шагах от переулка, где жил сам Даг. Если срезать через проходные дворы, не закрытые ещё по дурацкой моде воротами с цифровыми замками, дойти было можно за три-четыре минуты. Правда, сам Флигель был отделён от комплекса довольно высокой оградой, шлагбаумом, будкой с вооружённым охранником, вход был строго по пропускам. Официальное именование: «Флигель № 4», в стене — железная дверь с табличкой «Отдел ПЗМУ». Что такое ПЗМУ, никто понятия не имел. По крайней мере, никто из визионеров. Гремлин, конечно, знал, но спрашивать у него не было никакого желания.
