Продолженное настоящее - [3]

— А где, позвольте спросить, была в это время группа военных астрологов? Представила она хотя бы один точный прогноз? Только не надо, Исмар Бакадович, задним числом подгонять туманные эзотерические экзерсисы под конкретную ситуацию.

В общем, переломил хребет Панародину. А чтобы добить его окончательно, чтобы тот даже не дёргался, выложил главный свой козырь: полное, до деталей, совпадение двух недавних трансцензусов — у реципиента Дага и у реципиента Агаты.

— Надеюсь, все понимают, что если факт подтверждается двумя независимыми источниками, то это уже не предположение, но — реальность.

Тут даже председательствующий Чугунов весомо кивнул.

— А что касается физической основы трансцензуальности, то она, вероятно, представляет собой аналог так называемых «запутанных» элементарных частиц, которые «чувствуют» друг друга на расстоянии, поскольку являются единой квантовой системой. То же самое с нашими реципиентами. Каждый визионер — это единая личность, существующая одновременно и в настоящем, и в будущем, отсюда — трансцензуальный канал, своего рода инсайт, связь между ними.

Заткнулся Панародин, пытался, правда, ещё что-то мычать, обиделся на «эзотерические экзерсисы», но всем было ясно, что — утонул. Расширенное финансирование «Аргуса» будет утверждено.

Всё.

Сражение выиграно.

Звенит торжественной медью оркестр.

Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс!..

Так что ладно, пусть будет Гремлин. Ничего, Гремлин — это звучит. Гремлин — это сразу запоминается. Гремлин сожрёт любого, кто попытается встать на его пути.

Это из зала совещаний выводят Коркуса: восемьдесят два года, академик, цокает палкой по каменной облицовке лестницы. Кто ещё может быть научным консультантом проекта?

Всё, пора сматываться.

Шофёр, увидев его, поспешно натягивает на лицо маску противно-голубоватого цвета.

— Да ладно, Толик, сними эту дрянь, ни от чего она не спасает, — весело говорит Гремлин, усаживаясь.

— Нам приказано.

— А я этого приказа не слышал. И вообще: они приказывают там, — он большим пальцем тычет себе за спину, — а я — здесь. Так что, дыши нормально. Не беспокойся, меня только что проверяли.

Машина мгновенно проскакивает по Суворовскому проспекту и, чиркнув по ободку площади, оказывается на Невском.

— Красота!.. — вздыхает Толик, оглаживая ладонями руль. — Город — пустой. Вчера возил одного вашего сотрудника на озеро Долгое, так долетели, не поверите, за двадцать минут… Эх, так бы — всегда!..

— Петербургу идёт безлюдье, — рассеянно говорит Гремлин. — Он ведь и задумывался не для жизни, а как парадиз, витрина новой России, как государственная мечта. И застраивался, между прочим, не хаотично, как, например, та же Москва, а сразу — целыми архитектурными ансамблями. Петербург, старый Петербург я имею в виду, это тебе не тупички с переулочками, а пространство: площади, набережные, проспекты… Одним словом — державность…

— Ну а Коломна? — поворачивая на Загородный, интересуется Толик.

— Вот я и говорю: Коломна — это окраина. Туда, на Козье болото, была вытеснена обычная жизнь. С глаз подальше, во вторые — третьи дворы, чтобы её вообще не было видно. В парадизе для обыденности места нет…

Гремлин вспоминает, видимо по ассоциации, как на одном из самых первых совещаний по «Аргусу», тогда ещё и названия такого не было: проект только-только появился на свет, он, отвечая на ядовитую реплику Панародина, что почему-то все так называемые трансцензусы регистрируются исключительно в Петербурге, привёл те же самые доводы. Санкт-Петербург по изначальному замыслу своему принадлежит не быту, а бытию, он ближе к небу, а не к земле, «умышленный город», как припечатал когда-то Фёдор Михайлович. И естественно, что «промоины времени» (так Гремлин тогда это определил) должны возникать именно здесь. Конечно, в других городах они, скорее всего, тоже иногда появляются, но, вероятно, значительно реже и в менее чёткой конфигурации. Заглянуть в будущее легче всего отсюда.

Разумеется, это была метафора, а не научное рассуждение, но какое-то чутье подсказало ему, что в данном случае, при данном составе участников совещания метафора окажется убедительнее, чем логически выверенные аргументы. Так и произошло. Чугунов, неделю назад назначенный куратором из Москвы, кивнул тогда в первый раз. Вероятно, сообразил, что и президент, и многие в ближайшем его окружении — выходцы из Петербурга. Панародин лишь рот разинул.

Чутьё, вот что у меня действительно есть, прикрыв веки, в очередной раз думает Гремлин. Чутьё — это когда вдруг, ни с того ни с сего задребезжит в глубине мозга некий звоночек, и сразу же становится ясным, что следует делать. Впервые звоночек задребезжал лет пять назад, и тогда Гремлин очень вовремя соскочил из проекта по торсионным полям. А ведь сумасшедшие деньги были в этот проект вбуханы: специальные спутники для него запускали, начинали уже закладывать целый научно-производственный комплекс с какими-то там сверхмощными ускорителями. Рассчитывали, что — всё, пипец будет Америке. Вот вам наше российское Аламогордо! И в результате — пшик. Заключение комиссии РАН гласило: «ни один из заявленных эффектов воздействия торсионных полей не получил экспериментального подтверждения