Продолжение любви - [64]

— Извини, задержался. — Дэвид был в прекрасном настроении, и это заставляло ее верить в то, что опасения неоправданны.

— Дэйв, не стоит ли тебе обратиться к кому‑нибудь помимо Джона?

— Зачем? А, ты все об этом? Зачем? Я чувствую себя превосходно.

— Ты беспрестанно куришь!

— Лиз, ты так хороша, когда усмиряешь свою заботливость! — Дэвид сухо поцеловал жену и принялся разбирать стопку с нотными листами. Лиз ничего не оставалось, как подняться к себе.

* * *

Пройдя длинным кафельным коридором и омыв ноги в пересекавшем дорогу к бассейну каменистом ручейке, Люсия и Эйприл оказались под ослепительным, огромным куполом, накрывавшим заполненное резвыми купальщиками пространство. Между мачехой и падчерицей ненадолго воцарилось полное взаимопонимание. Стоило Люсии признаться, что она влюблена, и Эйприл тут же простила ей неучтивое поведение. Какой спрос с влюбленной двадцатилетней красавицы?

Вода была нежно‑голубой, словно в нее опустили безоблачное небо. У Люсии точно такой же купальник, небесный, делающий ее худенькой и невесомой. Сейчас она растворится в этой огромной прозрачной чаше. Набрав побольше воздуха, девушка доплыла до середины и вынырнула уже другой, освободившейся от гнета недомолвок и опасений. С намокшими ресницами и стекающей по лицу влагой Люсия чувствовала себя очистившейся, готовой двигаться дальше.

По соседней дорожке, старательно работая под водой руками, ее догоняла Эйприл.

— Какая прелесть! Теперь буду приходить сюда каждый свободный день, — задыхаясь, прокричала она Люсии. Свободными Эйприл называла дни, когда ей удавалось отправить Дэнниса и Брэндона надолго гулять с Филиппом или в гости к бабушке — своей еще молодой и не интересующейся внуками матери. Эйприл сознательно отвергала услуги беби‑ситтеров, считая, что это портит взаимоотношения в семье. Миссис Нортон вообще все стремилась делать сама или с помощью Филиппа.

Они выбрались из воды только спустя полчаса, взяли по стакану ананасового сока и присели передохнуть.

— Так хочется спросить, что не могу удержаться. Он уже признался тебе в любви? — Эйприл иногда поражала поистине девической наивностью. Люсия более всего боялась, что от нее потребуют откровений, так оно и вышло.

— Да, — сказала она неохотно, отводя глаза в сторону и давая тем самым понять, что не намерена открывать подробности.

— Извини, что задаю тебе дурацкие вопросы, но он красив?

— Да, но… Эйприл, он не звонит мне уже два дня, и мне не хочется об этом говорить… — Люсия задумалась, но вскоре по ее лицу скользнула довольная улыбка. — Он безумно красив.

— Я тебя поздравляю! У меня никогда не было красивых мужчин. То есть не подумай, что я считаю твоего отца уродом, но таких… крепких молодых брюнетов с яркими губами… нет, не было.

— Он не крепкий, не брюнет и… не молодой.

— Сколько же ему лет?

— Я не знаю. Эйприл, пойдем лучше поплаваем.

— У меня уже руки не двигаются. Давай выпьем еще сока!

— Я все‑таки поплаваю. — Она вскочила, но не смогла уйти: давнее желание поделиться с кем‑нибудь своими переживаниями овладело ею, хотя Эйприл и не подходила для роли наперсницы.

— Люсия, я понимаю, что веду себя глупо, но как вы познакомились?

— Случайно.

— Ты говоришь, что он немолод. Ему за тридцать?

— За сорок.

— Господи! А он случайно не женат? Знаешь, бывают такие прецеденты: думаешь, что нашла наконец вдовца, холостяка или, на худой конец, разведенного, а на самом деле… Хотя Филиппу я сразу поверила.

— Эйприл!

— Прости, моя дорогая, ты так располагаешь к откровениям.

— Обещай, что больше не будешь говорить со мной на эту тему.

— Больше не буду.

— И Филиппу ничего не рассказывай, пожалуйста.

— Не буду, я же сказала.

— Вот и хорошо. Поплыли?

Люсия никогда не понимала, чем очаровала Эйприл отца и на чем держится их семейное счастье. Но сейчас ее осенило: папа искал подобие Ла Валенсианы, нечто повторяющее ее черты, но более мягкое, со сглаженными углами, более податливое. Трудно сказать, удалось ли ему найти искомое. Может, и да.

* * *

Филипп наконец‑то вздохнул спокойно, уложив близнецов спать после изнурительной беготни в парке. Когда он закрывал дверь спальни, их опущенные веки вздрагивали от нетерпения. Конечно же, разбойники обдумывают какой‑нибудь очередной коварный план, но ему уже не до этого. Куда запропастились утренние газеты?

Но стоило открыть страницу с новостями культуры и водрузить на нос очки, как раздались отчаянные телефонные трели. Что за странность: иногда не составляет труда определить по звонку, кто собирается с тобой поговорить. «Не иначе как Соледад», — сразу же решил он.

— Здравствуй, дорогой! Как там наша птичка? Забыла про своего ворона или все строит ему глазки?

— Какого ворона? Какие глазки?

— Глазки — что надо! Только кому достанутся? Я про Дэвида. Дэвида Маковски.

— С каких это пор тебя интересует его глазки?

— Да не его глазки! — Тут Соледад перешла на родной язык, и Филипп, разобрав только одно «имбесиль», понял, что если уж его величают обидным испанским «простофиля», то речь идет о чем‑то значительном. Но о чем?

— Люсия сошла с ума! — величественно закончила Ла Валенсиана.

— Я пока что не заметил ничего подобного.