Пробуждение - [12]

Дед опять покашлял в кулак, попризадумался.

Я посмотрел на облачко. Под ним кружил коршун, выглядывая добычу. Вот, черт, тоже жрать хочет!..

— «Хорошо, — говорю я ему как-то, — так и быть, отдам за тебя Наденьку. Но знай, не добром отдаю, а подчиняюсь силе». А он хохочет, песье ухо. Верит в свою силушку, хамье! «Я так и знал, что ты отступишься. Когда же свадьба, мужик? Готовься и не тяни, а то живое петлей сведу», — говорит Николка, а сам чистым полотенцем сапоги вытирает. «Приходи сегодня в вечор. Выпьем, а там потолкуем обо всем, — говорю я ему. — Да только один приходи, без холуев». «Хорошо, один приду», — рыгочет он.

Вечером он появился у меня, высокий, краснощекий. Плечи — не обнять, до того широки были. В черном пиджаке и белой рубахе. Одним словом, жених. Ну усадил я его за стол и принялся накачивать самогоном. Он пьет, и я пью. Нет-нет он и спросит: «А где же дочь?» А я его успокаиваю, значит: «Пей, сейчас придет». Я знаю, что не будет ее. В другое село вместе с женкой отправил.

Значит, сидим пьем. Вдруг он за пистолет: «Хватит дурить, мужик. Где дочь? Не скажешь, прибью на месте!» А сам тычет наганом мне в грудь. Чувствую, захолодело на сердце. Чего доброго, пальнет, ну тут и конец. Это он может!

Я, значит, по руке ему — выбил пистолет и в ухо раз-другой. А ему хоть бы что, покачивается только. Здесь он соскочил, сгреб со стола нож и полоснул меня по щеке. Шрам вот еще остался. Но я уже держу в руке топор. Припасен он был на всякий случай, под столом у ноги лежал. Как только полоснул он меня, я и давай крестить его обушком. Николка от меня в окно так вместе с рамой и выскочил. Во дворе я его нагнал и прикончил.

Тут я скосил глаза на женщин. Они внимательно слушали старика. Даже Витька подсел поближе и уже не смеялся и не ехидничал, а старик продолжал:

— Потом затащил я Николку в избу, облил ее бензином и поджег, а сам в лес, к партизанам, ушел.

— А с женой, с дочкой как? — спросила одна из женщин, та, что в красном платке, перебивая старика, и концом платка стала вытирать намокшие глаза. Очень сильно подействовал на нас рассказ деда.

— С ними худо вышло. Немного не дожили до победы. Погибли. Царство им небесное!.. От бомбы!..

Старик тяжело засопел. На белых прикушенных губах выступила капелька крови. Крепкой петлей стянул его сердце этот рассказ. Я думал, расплачется он сейчас. Но старик был тверд, видимо, не было слез уже. За долгие годы пролил он все, напрочь высушил глаза.

— Так-то, паря, — выдохнул старик и неожиданно вернулся к началу нашего разговора. — А вы «десять верст»! Да разе в войну столько хожено было? Двести вымахаешь под пулями, и все ничего. Нет, квелый народ пошел ныне.

Старик, утомленный рассказом, умолк. Тихо стало даже как-то, грустно. Лес, бесконечный лес обступал нас. В небе черной точкой парил коршун. Он все не мог найти добычу.

К пристани подошел беленький теплоходик. Я и Витька помогли старику подняться, взяв его под руки. На палубе было мало пассажиров, и мы все уселись на одной скамейке.

Я посмотрел на полукольцо леса, разрезанного дорогой, на сушину, одинокую и старую, которая скрипит потихоньку и которую ничего уже не радует, и на то место, где только что мы сидели. Там еще была примята трава. Через полчаса старик и женщины сошли на берег. Где-то за лесом была их деревня, а мы с Витькой поехали дальше.

Завтра начало недели и нам снова на работу.

ТРАВМА

На металлургическом заводе, в одном из скверов, что заботливо разбит рабочими возле цеха холодного проката, сидят на скамейке двое. Один из них — мастер этого цеха Скворцов, молодой, полный энергии, а другой — инженер по технике безопасности Копылов, с рыхлым, серым лицом. Он уже год как оформил пенсию, но продолжает работать, ведь наступающий рынок ничего хорошего не сулит пенсионеру. У Копылова на голове чепчик из газеты, в руках раскрытая книга, у Скворцова на коленях белая каска. Сидят курят, переговариваются.

У них сейчас время обеда. Копылов на работе вообще не любит ходить в столовую, говорит, что после столовских харчей у него изжога, и поэтому ест только дома, а Скворцов сильно сегодня расстроен и совсем забыл про еду.

«Ну и хам, какой хам!.. — поминутно повторял он про себя, имея в виду старшего мастера листоотделки Погорелова Петра Ивановича, своего непосредственного начальника. — Без мыла в любую, щель залезет…»

Стычка с Погореловым на весь день испортила Скворцову настроение. Подсознательно Скворцов понимал, что где-то он просчитался, где-то чего-то не учел, упустил. А может, он ни в чем не ошибался, может, этот Погорелов просто пройдоха и жулик? Вспомнилось, как он вился вокруг Скворцова, выспрашивал, вынюхивал, непонимающим прикинулся. Скотина!.. Мазурик!.. Приспособленец!.. Шутка сказать, перед начальством ловчит, дорожкой стелется, преследует минутную выгоду… Разве люди не видят этого?..

Наверное, Погорелов про себя думает, что он хороший, замечательный человек, что он лучше и чище всех, наверное, он считает, что его нельзя заподозрить в нечестности. Хам!.. Скотина!..

У Погорелова была очень странная манера поведения — то он заискивал перед тобой, обещал, упрашивал, то приказывал, высокомерно разговаривал, никого не хотел слушать. Как погода на Севере — с утра дождь, к вечеру солнце. Все от того, как ему выгодно. Рассказывают, когда Погорелов был маленький, то любил угождать большим ребятам — только бы они его не били! Иногда прикидывался дурачком, иногда клоуном. Ребята потешались над ним, но не трогали. Бывали даже случаи, когда ребятам нужно было залезть в чужой огород, а калитка изнутри всегда закрыта, забор высок, и тогда Погорелов служил для них лестницей — они забирались ему на плечи и перебирались через забор. За эту услужливость Погорелов получал морковь, горох или что-нибудь еще. Если ребята играли в футбол в одни ворота, то Погорелов, как правило, стоял за воротами и подавал им мячи, а то бегал в магазин за лимонадом. В другой роли его не принимали в компанию. Когда он вырос, женился, то, уходя на работу, оставлял жене деньги на продукты, а вечером она отчитывалась, на что потратила. Верно это или не верно, но рассказывают, что Погорелов даже крестики ставил на масле, чтоб жена не ела без него, а когда перешли на талонную систему и с продуктами стало туго, он повесил на холодильник замок и носил ключ от него у себя в кармане.