Пробуждение - [10]

— Вы о чем таком, дедушка?

— Да все о том же я! Вы вот, поди, исходили всего ничего, а изнемогли совсем.

— Что вы, дедусь, километров десять отмахали. На всю неделю находились теперь! — сказал я и удивился: дед положил голову на руки и засмеялся. Его смех напомнил мне топоток ежа по комнате, когда все спят, а еж ток-ток-ток…

Потом дед выпрямился.

— Э, паря, «десять»! — Дед снисходительно смотрит на меня. — Да разве столько хожено было нами в войну? Бывало, излазишь весь лес не приседаючи. Вам супротив меня, паря, трудно!

— А зачем не садился, деду? Остудиться боялся?

Дед не обратил на Витьку внимания, а Витька, донельзя довольный своей остротой, сорвал травинку и стал покусывать, многозначительно улыбаясь. Разумеется, Витька перегнул палку, ведь надо было соображать, что перед тобой не ровня тебе, а совершенно старый человек, которому не до шуток.

— Тепереча я спрошу тебя, сколько мне стукнуло, а? — продолжал дед, поглядывая на меня. — Не отгадать, поди? А я скажу, паря, на восьмой десяток валит. То-то вот! И работаю еще, егерем.

— Во!.. Врет-то! — улыбнулся Витька. Улыбка вышла кривая и ехидная. — Хоть бы сплюнул, что ли, печной егерь.

Дед уже не выдерживает и поворачивается к нему всем корпусом, аж чуть-чуть привстал с пенька, но руки по-прежнему лежат на посохе. Глаза сердито смотрят из-под бровей-наростов.

— А ты какой такой фрукт, чтоб меня подначивать?! Я вот что, паря, тебе скажу: злоязычить брось и не вводи меня во грех. С детства мы врать не приучены. Это ноне и работние люди врут, и правители наши. Никакой веры им!.. Погоди, я с тобой ужо справлюсь!..

Витька все еще продолжает ухмыляться, показывая золотой зуб, который он вставил для форса на место здорового. На грудь он хотел нанести татуировку, но я отговорил его.

Дед принял прежнее положение и замолчал. Я сам не люблю подковыристых и поэтому хорошо понимаю деда.

Неожиданно вмешиваются женщины. Они враз зашумели, замахали на Витьку руками. Больше всех шумела в красном платке, но и товарка ее в зеленой юбке не отставала.

— Старик прав, не врет!.. Егерь он, егерь!.. — орала в красном платке. Она так была возмущена, что отставила в сторону бидон с малиною, чтобы не опрокинуть.

— Дед из нашей деревни, значит, родом! Он человек хорошей жизни и насчет этих глупостей… враньем не занимается, — вторила ей в зеленой юбке.

Мне стало весело от горячности женщин. Пусть проучат Витьку-ехидну!

— Ты б помолчал, парень, молод супротив него! — кричит в красном платке и сотрясает кулаком воздух.

Вороны давно слетели с сосны, сухой и старой, и теперь по-хозяйски расхаживали снова по шоссе. От женского крика они остановились и стали прислушиваться — не их ли ругают? Длинные клювы обиженно свисли вниз. Разве поймешь этих людей? Живут всего по пятьдесят лет: нет бы прожить дружно, так они что ни день, то склоки — то промеж собой, то в газетах, то по телевизору. У нас, ворон, таких нет, хоть и живем дольше!

Получив такую мощную поддержку женщин, дед снова поворачивается ко мне:

— Нету, паря, врать мы не умеем. Люди зря баять не будут!

— Люди всякие есть, — не унимается Витька и показывает золотой зуб.

Я выглянул из-за спины деда и увидел, как Витька слегка посмеивается над стариком. Дать бы ему по роже, но это сказано так, символистически, я никогда не дрался, тем более с другом. А вообще — надо бы дать!..

Дед замолчал и долго смотрел на реку. Всю жизнь он был честен и справедлив, никогда не разменивал свою душу на угодничество и фальшь.

Я тоже старался иметь чистую совесть, не любил придурков и подхалимов — меня от них тошнило…

— Ты бы, паря, поглядел на меня годиков эдак пять назад. Крепок я был, хоть конем топчи. Зима вот нонешняя совсем доконала. На реке в прорубь угодил. Спасибо Кириллу-то, мужику из нашей деревни. Шел он рекой по ту пору и видел, как я туда ушел, ну и вытащил старика. Еле отходился я!..

— Рыбки свеженькой захотел небось? — смеется Витька, трясясь всем телом.

Деда аж передергивает от его слов, но он молчит.

— Может, хватит? — не утерпев, кричу я Витьке.

Но странное дело: он совсем не обращает на меня внимания. Вот дубина! Я знаю, что Витька не может переносить, когда ему делают замечание в кругу посторонних лиц. Наедине — пожалуйста!

Мне надоело лежать, и я сажусь, развернувшись лицом к старику и так еще, чтоб хорошо было видно Витьку. Прямо над нами застыло одинокое маленькое облачко. Казалось, оно потерялось и не знает, куда идти дальше. Сильно пахло травами и разогретой сосной. Красиво как!..

Женщины опять о чем-то разговаривают между собой, не обращая на нас внимания. Та, что в красном платке, подвинула снова к себе бидон с малиною. Витька смотрит на реку и покусывает травинку.

Я думаю, глядя на старика, как тяжело быть егерем! Ведь сколько за день нужно отшагать: и все лесом, без троп, да по болотам! И молодой не выдюжит без привычки! А ведь старик не просто ходит по участку — он работает. Устраивает кормушки для зверей. Изучает их жизнь!

— А что, дедушка, трудно небось приходится? — спрашиваю я и разглядываю деда.

— Работать, паря, всегда трудно, не работать легче, токмо я привычный к работе. У меня ведь и батя был егерем, и я вот вместо него теперь. Нешто легко? То-то вот и есть!