Проблемы генезиса китайского государства - [14]

Должность лидера оставалась выборной. Право претендента на ее замещение обосновывалось личными заслугами и способностями и реализовывалось в рамках более или менее демократической процедуры, причем выбор основывался на критериях меритократии. Право на руководство, на власть, вкус которой еще только-только начал ощущаться, доказывалось пока еще в честном состязании, практика узурпации, насилия, обмана, интриг и т. п. сложилась много позже [259, с. 56—57]. Выявлению же личных достоинств — как и приобретению необходимых знаний, опыта, умения руководить людьми и принимать мудрые решения, не говоря уже о компетентности, справедливости и т. п.,— способствовала система социально-возрастных рангов. Пройдя за жизнь через 4—5 таких рангов, претендент вместе с возрастом и опытом получал благоприятные возможности выявить свои качества и доказать соответствие желаемой должности. Должность же была притягательной отнюдь не потому, что она сулила богатство. Притягателен был престиж. Он, и только он, создавал авторитет и приводил к власти. Власть же давала право руководить и распоряжаться достоянием коллектива, т. е. была высшим воплощением общепризнанной шкалы социальных ценностей.

Фундаментом власти лидера, как уже отмечалось, был избыточный продукт коллектива, высшее право распоряжаться которым превращало субъекта власти в активного участника процесса производства и системы производственных отношений. Однако этот политэкономический аспект его функций был обычно скрыт плотным покрывалом ритуально-мистического характера. В глазах даже небольшой надобщинной структуры старейшина в силу усложняющейся структуры их общества, многофункциональности его административной деятельности и вертикальной отдаленности его (посредством системы советов и групп старших) от рядовых членов коллектива приобретал мистический ореол сверхъестественного. Напомним, что старейшина у яко был первосвященником, а его десять помощников — жрецами. Воспринимая главу структуры в качестве не только административного лидера, но и жреца-первосвященника (что было обычным делом), остальные видели в нем человека необычного, отличающегося не просто высокими качествами, но генетическими связями с поддерживающими и избравшими именно его сакральными силами. Если учесть к тому же, что каждый старейшина принадлежал к какому-то из тотемических родов, возводивших свое происхождение к обожествляемому предку-покровителю, и что он занимал наиболее высокое социальное положение среди членов этого рода, то представление о сакральном характере власти вождя, о его божественном праве на власть, окажется логически и практически серьезно обоснованным.

Сакрализация должности была важным моментом институционализации и деперсонализации власти вождя, постепенного превращения его из личности в Символ. Еще в 1938 г. Г. Ландтман обратил внимание на то, что традиционное и постоянно поддерживавшееся практикой представление о сущности престижа и авторитета, о его сугубо личном и индивидуальном характере, со временем трансформировалось: престиж все чаще стал восприниматься как функция власть имущего, как свойство, имманентно присущее не только ему, но и всем членам его клана и семейной группы [182, с. 64—65]. И действительно, коль скоро лидер несет в себе частицу сакральной, благодати, логично экстраполировать это свойство на весь его корень, находящийся, как естественно предположить, под покровительством божественных сил, отмеченный их особым вниманием. Возникает представление о сакральной сверхъестественной силе типа полинезийской маны, т. е. божественной благодати, лежащей на причастных к верхам и представляющей собой прежде всего атрибут высокого рождения, хотя она может быть получена и в результате достигнутых успехов, например, удачливым воином ([140, с. 689—698; 239, с. 64]. Обладание сакральной благодатью переносилось, таким образом, на большую группу родственников, вследствие чего именно из нее рекрутировались кандидаты в лидеры или на высокую административную должность.

Разумеется, процесс шел достаточно медленно. Вначале появление и закрепление подобного рода привилегий встречали ожесточенное сопротивление других кланов и субкланов. И хотя внутренней экономической пружиной борьбы было стремление к равенству материальному (в том числе к праву на распределение избыточного продукта), внешне она выражалась и даже приобретала наиболее сильное общественное звучание в сфере ритуала, т. е. как раз там, где было наиболее уязвимое место привилегированного клана или субклана: отказ от участия в важном ритуале иных субкланов и кланов мог нанести серьезный удар по престижу и реальной власти лидера и его окружения [259, с. 67]. Соперничество подчас тянулось долго, но рано или поздно баланс сил все-таки устанавливался: начиная с определенного момента лидеры коллектива избирались именно из числа членов одного клана — первоначально, быть может, поочередно из представителей разных его ответвлений. Естественно, с этого момента в привилегированном клане кумулировались высший престиж и вся реальная власть, что, в свою очередь, способствовало увеличению его привилегированности. Естественно также и то, что все это вело к существенному изменению традиционной формы клана — вначале только и именно главного, правящего, привилегированного.