На первый взгляд может показаться, что при такой интерпретации понятий проблема отношения «конкретного» к «абстрактному» нацело сводится к традиционной проблеме «целого и части», и «конкретное» становится просто синонимом «целого», а «абстрактное» — вторым и потому лишним названием для «частичного».
Действительно, эти проблемы в значительной части перекрывают одна другую, так как «абстрактное» понимается прежде всего как объективно выделившийся, внешне обособившийся, хотя и внутренне несамостоятельный момент («часть») конкретного целого, понимаемого как «единство в многообразии». И если бы вопрос тем и исчерпывался, то можно было бы спокойно обойтись без употребления понятий «абстрактное» и «конкретное», не загромождая язык лишними словами.
Уже Гегель, проанализировав соответствующие категории, установил, что понятия «части» и «целого», хорошо выражая суть дела там, где речь идет о некотором «механическом целом», об агрегате частей, каждая из которых так же хорошо может существовать и вне данного агрегата (благодаря чему любую машину можно разобрать, а затем вновь собрать), становятся весьма зыбкими и двусмысленными, когда дело имеют с «органическим целым», с «организмом», например с биологической особью.
Здесь уже нельзя сказать, что целое организма «состоит из частей» и потому может быть «составлено» из них. Органическое целое развивает из себя свои собственные части (совершенно наглядный образ этого — развитие оплодотворенной клетки в новую особь). «Части» организма не существуют и не могут существовать вне этого организма. Вне этого организма, отделенные от него, они превращаются в нечто совсем иное: рука, отделенная от тела, остается «рукой» только по названию. На деле — это труп руки, а не рука… Ее собственная суть именно как части тела осталась в том самом теле, от которого ее отделили, ее главное «определение» или «определенность», стало быть, находилась и находится вне ее. Следовательно, и ее специфическое определение, выражающее ее суть, есть лишь особое определение тела в целом. Это — то ее свойство, в котором выражает не она себя, а через нее нечто другое.
Гегель иллюстрирует эту диалектику примером химика, который хочет понять, что такое «мясо», разложив его на химические элементы. «Но эти абстрактные вещества уже не суть мясо» [6] и даже не части мяса, а части любого другого «синтеза». Из их рассмотрения — даже исчерпывающе подробного — уже нельзя вычитать тех характеристик, благодаря наличию коих они составляли раньше именно «мясо».
Поэтому и Маркс, когда речь заходит об органическом целом, говорит не о «частях» его, а об абстрактных моментах, в которых и через которые осуществляется именно данное, живое и конкретное «целое», «тотальность», как любит говорить Маркс.
Конечно же, говорить о «меновой стоимости» как о «части» семьи, городской общины или любого другого общественного целого было бы просто нелепо, хотя односторонним отношением данного целого она и являлась. С другой же стороны, та же меновая стоимость оказывается в буржуазном обществе вовсе не «частичным», а всеобщим отношением между людьми. Здесь «форма стоимости продукта труда есть самая абстрактная и в то же время наиболее общая форма» [7] всего способа производства. Так что в одном контексте «абстрактное» может выступать как синоним «частичного», а в другом контексте — «общего». И там, и тут оно, это понятие, сохраняет один и тот же, вполне строго определенный смысл — объективно выделяющегося в «целом» момента, внутренне несамостоятельного, но внешне обособившегося формообразования, необходимого элемента данной структуры.
Такое понимание (и соответствующее словоупотребление) — вполне намеренное использование преимуществ гегелевского «языка» как языка диалектики. Как таковое оно свойственно отнюдь не одному Марксу.
То же и у Энгельса. Его положение о том, что «общий закон изменения формы движения гораздо конкретнее, чем каждый отдельный “конкретный” пример этого» [8], может показаться странным только тому читателю, который привык думать, будто «абстрактное» — это синоним «общего», «одинакового», «тождественного», а «конкретное» — лишь лишнее название для чувственно воспринимаемой единичной вещи, явления, события, «примера»… В данном случае дело выглядит как раз наоборот.
Вполне предметно (как характеристику предметной, объективной реальности) понимает «абстрактное» и В.И. Ленин: «Природа и конкретна и абстрактна» [9]. Это вовсе не означает, что природа и «чувственно воспринимаема» и «мыслима». Это означает, что в природе одинаково реальны и универсальное взаимодействие («единство») всех форм движения, и относительная «изолированность», «оторванность» ее отдельных звеньев друг от друга, благодаря которой они непосредственно не сливаются в неразличенное «одно и то же», и непрерывность всех ее многообразных превращений, переходов, и «дискретность», отграниченность друг от друга отдельных формообразований.
«Общее», разумеется, не есть автоматически «конкретное», как и каждое отдельное, единичное не есть «абстрактное». «Абстрактным» общее становится в том случае, если оно берется (как и «единичное») в его изолированности, оторванности, вне связи со своей противоположностью — с особенностью, с единичностью. Будучи же понято как общая связь и взаимодействие между вполне определенными — особенными и единичными — вещами, событиями, явлениями, это общее уже не противостоит им, а постигается именно как их «общее», т. е. вполне конкретно.
