— Семь лет, оказывается, мало, — отчеканил Изумруд.
Лиса вздохнула.
— Семь лет — это бесконечно много потерянного времени.
— Не мы виноваты в том, что теряем время.
— Разве?
— А разве нет? Иногда время из нас вырывают. И ничего не остается. Помнишь, как ты вернула мне кольцо? Я тогда винил его. Сейчас понимаю, что это вы теряли время из-за меня.
— Нет, — она отрицательно мотнула головой, и локоны ее волос колыхнулись на плечах. — В этом виноваты лишь мы сами. И перед тобой я виновата. Мне не стоило позволять, чтобы все зашло так далеко.
— Нам было чертовски весело, — засмеялся Изумруд. — Не думай об этом. Моя последняя вспышка молодости пришлась на твой период. Теперь я умею только ворчать и вспоминать. Лучше скажи, чем ты теперь занята — с твоей-то энергией.
— Не смей утверждать, что ты старый, — совершенно серьезно возразила Лиса. — Ты всегда удивительно умел не ворчать, даже когда были причины. Впрочем, теперь ты бы точно ворчал: я совершенно ничем не занята. И нахожу в том удовольствие — просто быть вместе с ним.
— Было бы честнее сказать, что я страшно ему завидую, — его крупный рот изогнулся в усмешке, искажая черты, как если бы нарисовать картину на куске резины, а после начать ее растягивать. — Но я не скажу. Он болван.
— В тебе говорит ревность, — фыркнула Лиса и обиженно протянула: — Он ничуть не болван.
— Ну, если я для тебя не старый, то и он для тебя не болван. Всех нас ты видишь в каком-то своем, особенном свете.
— Наверное, я заслужила… чтобы вот так…
Она снова стала смотреть на воду и деловитых уток. Те увлеченно показывали желтым пушистым комочкам, как надо плавать, увлекая их по мосткам за собой в реку.
— Прости, буду занудой. Мы всегда заслуживаем того, что имеем. И мы исходим из того, что имеем. Что сейчас есть у тебя, дорогая?
— Он.
— И этого тебе довольно, чтобы быть счастливой, — он не спрашивал, а утверждал.
— Очень счастливой, — уточнила Лиса.
— Счастливее, чем в нашем Париже?
— Это другое. Сейчас все по-другому… С ним всегда все по-другому. Почему ты назвал его болваном? — неожиданно спросила она.
— Он позволял тебе слишком много, когда в действительности ты принадлежала ему.
— Ты тоже позволял мне многое.
— Я знал, что ты не моя. Просто со мной.
— Какая чепуха, — усмехнулась Лиса. — Конечно же, он знает обо мне все.
Ей легко оказалось произнести это вслух. Но пока они продолжали гулять по набережной, и после в ресторане, куда Изумруд привел ее обедать, убежденность Лисы ослабевала. Знает ли Пианист о том, что она счастлива рядом с ним? Что может жить без чего угодно, но только не без него. Что ехала в Брест от парижских улиц и кафе, где ей каждый день мерещился он. Что по ночам она часто слышит его беззвучный сердитый голос в шталаге.
Она кивала рассказам Изумруда, отвечала на его вопросы, спрашивала сама. А когда принесли кофе, вдруг поняла, что не сказала Пианисту даже самого важного. И этого он не может знать. Сейчас еще не может.
Лиса с трудом проглотила горячий горький напиток и спросила:
— Как долго ты пробудешь в Ренне?
— Уже устала от меня? — усмехнулся Изумруд.
— Нет, но сегодня мне пора.
Улыбка стерлась с его лица. Он внимательно смотрел куда-то мимо нее, будто бы задавался невысказанными вопросами, что мучили его многие годы. А потом ответил:
— Поезд в шесть. Сделаешь мне одолжение?
— Если это в моих силах.
— Ничего сложного. Проводишь меня? Помнишь, тогда, в сорок первом, кажется… я провожал тебя на твои гастроли по лагерям? Сегодня проводи меня ты.
— Я провожу тебя, — ответила Лиса. — Я рада, что ты приехал, и мы встретились.
Он с облегчением вздохнул, будто, и правда, боялся, что она откажет. И улыбнулся ровно так, как в собственных шутках, почти касаясь уголками рта ушей.
Последний час они еще бродили по набережным, которые перетекали из одной в другую. Смотрели, как река скрывается в каналах. Почти уже не замечали разрушенных домов. Те казались призраками, будто их не существовало в реальности. Их реальностью был неспешный разговор и звуки голосов друг друга и людей вокруг. Звуки течения времени и воды.
Потом они отправились в гостиницу. Он забрал там свои вещи.
Такси до вокзала. На перроне порывисто обнял ее, зная, что она сопротивляться не будет. Тепло и гладкость кожи под пальцами. Запах духов — теперь других, чем все в том же сорок первом на другом перроне. Напоследок позволил себе спросить:
— А если бы он не случился, у меня могла быть надежда забрать тебя с собой?
Паровоз неожиданно свистнул. Лиса вздрогнула в его руках и отстранилась.
— Нет, — ответила уверенно. — Кроме него, больше никого не могло быть.
— Люблю твою честность тоже, — хмыкнул Изумруд. — Я буду и дальше тебе писать, можно?
— Да, пожалуйста. Наша дружба мне дорога. Но если однажды она станет тебя утомлять, я пойму.
— Лишь бы тебя не стала утомлять моя любовь. Но я обещаю — больше ни слова.
Потом он стоял в вагоне, а Лиса махала рукой, пока поезд не скрылся в вечерней дымке. Она помедлила еще немного. До заведения Бернабе было всего несколько кварталов. Она спешно шагала по улице, обгоняя прогуливающиеся парочки. Пыталась унять подступающую тревогу и не знала, от того ли это, что на террасе будет звучать музыка, или же от того, как много она должна сказать Пианисту.
