Про Часы Мидаса - [19]
Гран-ами всегда говорил, что написать страницу текста, более ли менее внятного, может любой человек, обученный грамоте. Это — как лопатой вскопать грядку. Написать рассказ на нескольких листах — как огород лопатой вскопать. А вот роман или повесть — это вручную лопатой вскопать огромное целинное поле. Машинка или компьютер — все равно не трактор, та же лопата, просто поудобнее, так сказать, поэргономичнее. Облегчает редактирование, но не сам первичный процесс. Нужно придумать каждое слово, каждый знак пунктуации, много событий, персонажей, линий одновременно держать в голове. И постоянно решать проблему выбора в отношении каждого слова, а не только вариаций развития сюжетных линий.
Когда к определенному сроку нужно сдавать статью или рассказ, то они должны ведь быть написаны, зафиксированы на том или ином носителе, будь то бумага или электронный формат. Когда же нет никаких обязательств по сдаче или необходимости что-то быстро зафиксировать для памяти как материал и наметки для будущей заказной статьи, то можно не заниматься письменностью, а сочинять вольно, что угодно и где угодно. На диване, в очереди, в транспорте, на улице, на даче. Что мы с ним и делали, и просто кайфовали!
Есть такой анекдот. Писатель целый день писал, писал, правил, переписывал. В конце дня он перечитывает все еще раз, вносит правки, потом аккуратно складывает листочки, рвет, кидает в корзину под столом. Вытирает пот со лба и говорит удовлетворенно: «Ух! Хорошо поработал»! Людей, которые могут сочинять только в процессе письма — хоть от руки, хоть на компьютере — очень много. И вообще мнение, что писатель работает, когда пишет за столом, очень распространено. А человек, который лежит на диване, воспринимается бездельником, хотя в его мозгах в это время происходит ох какая работа. Даже мать моего гран-ами всегда укоряла его: «Люди жизнью живут, а ты валяешься, как Челкаш какой-то».
До знакомства с ним я тоже считала, что писатель — тот, кто пишет за столом. А мне приходится сочинять и держать сочиненное в памяти до того, как у меня будет возможность его записать, потому что у меня нет каждый день с утра до вечера такой возможности. Вот я и должна сочинить так, чтобы сразу записать побыстрее и почище, без правок. И еще я не сомневалась, что, если уж что-то сочинено, то это надо обязательно записать. Какой смысл сочинять, если не записывать?
Оказалось, что еще ого-го-го какой! Кайф-то именно в сочинительстве, а не в записывании, в общем-то, механической работе. Хотя, безусловно, пока записываешь, сочинялка тоже работает очень сильно, ты же там, в ином блаженном мире, и если своего Пегаса на коротком поводу не держать, увезет далеко, в графоманские бескрайние луга. Он же конь, а любому коню охота гулять на воле. Конь — не машина, его не поставишь на тормоз, не выключишь мотор. Конь, он и в конюшне фыркает и перетаптывается с ноги на ногу, а то и копытом бьет.
Ревизор и проверяемая организация
Однажды все-таки, когда гран-ами не было дома, соответственно, пишмашинка была свободна, я села и записала что-то из наших историй. Вечером гран-ами от моей затеи раззадорился, стал читать и править. Ох, и веселился же он над моим стилем, безжалостно вычеркивая «вату и воду»! Конечно, я пыталась сопротивляться, защищаться, мол, я так вижу, мол, иначе будет не понятно. Но потом замолчала и следила сосредоточенно за ручкой, вычеркивавшей, переставлявшей и заменявшей слова, знаки препинания, отдельные буквы в словах, стрелочкой перемещавшей абзацы…
Замолчала и сосредоточилась я вот почему. В прошлой жизни я ведь была ревизором из вышестоящей организации. В акте проверке ревизор обязан зафиксировать все выявленные «косяки». Проверяемая же организация, естественно, свои «косяки» отстаивала точно вот так, как я сейчас — свою «вату и воду».
Ревизором я некогда слыла перспективным и могу похвастаться: в 1984-ом именно моя ревизия была отмечена как лучшая в приказе Министра. Сейчас бы сказали — ревизор года. За мной даже водилось прозвище — Справку-давай.
Потому что и стройка, и завод — это куча бумаг, в которых можно спрятать любой «косяк», любую «обналичку». Проверяла-то я труд-зарплату, а в те времена, кроме зарплаты, другого нала не существовало. Схемы обналички? Да, были, как без них? И мертвые души, и по три трудовые книжки на одного, и улучшенная покраска с восстановлением забора в декабре вокруг неоткрытого объекта, и премии в качестве материальной помощи на похороны одной и той же бабули заведующего складом ежемесячно…
Однако у проверяемой организации имелось еще и право выправить «косяки» до окончания ревизии. Факт исправления тоже обязательно отражался в акте с приложением по каждому случаю той самой пресловутой справки. Хотя сам «косяк» все равно оставался отраженным в акте вне зависимости от того, выправлен он уже или нет. Естественно, проверяемая организация делала все, лишь бы задержать ревизоров у себя подольше, дабы успеть навыправлять побольше отраженных «косяков». Желательно — все.
Ревизоры же, наоборот, старались поскорее убраться восвояси. Кому охота неделями торчать в каком-нибудь занюханном «Доме рыбака», где порой и воды-то горячей нету? А то и холодной, и в ванне из слива летом травка растет, а зимой к подушке волосы примерзают от дыхания. Конечно, когда командировка в Питер, хоть и жить далеко не в «Астории»… Ну, да ладно, речь не о том.
Один из величайших ученых XX века Николай Вавилов мечтал покончить с голодом в мире, но в 1943 г. сам умер от голода в саратовской тюрьме. Пионер отечественной генетики, неутомимый и неунывающий охотник за растениями, стал жертвой идеологизации сталинской науки. Не пасовавший ни перед научными трудностями, ни перед сложнейшими экспедициями в самые дикие уголки Земли, Николай Вавилов не смог ничего противопоставить напору циничного демагога- конъюнктурщика Трофима Лысенко. Чистка генетиков отбросила отечественную науку на целое поколение назад и нанесла стране огромный вред. Воссоздавая историю того, как величайшая гуманитарная миссия привела Николая Вавилова к голодной смерти, Питер Прингл опирался на недавно открытые архивные документы, личную и официальную переписку, яркие отчеты об экспедициях, ранее не публиковавшиеся семейные письма и дневники, а также воспоминания очевидцев.
Более тридцати лет Елена Макарова рассказывает об истории гетто Терезин и курирует международные выставки, посвященные этой теме. На ее счету четырехтомное историческое исследование «Крепость над бездной», а также роман «Фридл» о судьбе художницы и педагога Фридл Дикер-Брандейс (1898–1944). Документальный роман «Путеводитель потерянных» органично продолжает эту многолетнюю работу. Основываясь на диалогах с бывшими узниками гетто и лагерей смерти, Макарова создает широкое историческое полотно жизни людей, которым заново приходилось учиться любить, доверять людям, думать, работать.
В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».