Призрак Шекспира - [49]

— Добрый вечер! — поздоровался Емельян Кащук, начальник облпотребсоюза, худощавый высокий бывший брюнет, густо посыпанный сединой.

Они поддерживали давнюю дружбу, не такую, чтобы не разлей вода или наливай водку, а степенную, достойную, проверенную.

За неделю, прошедшую после его революционного выступления, Бобырь многое передумал и окончательно убедил себя, что поступил правильно. Марии он рассказал все не сразу, а только тогда, когда она с самого утра принялась гладить мужу свежую рубашку и спросила, какой костюм он наденет.

Раздумывала над услышанным недолго и сказала, как отрезала:

— К черту их всех! Отдохнешь наконец. Я только удивлялась, как ты до сих пор тех мышастых терпел.

В истекшую неделю никто не пришел к старику, не позвонил; иногда его брало сомнение: а вдруг назовут дезертиром или капитулянтом? Но наконец он решил для себя не думать ни о сомнении, ни о ненужных никому эмоциях.

Старые знакомцы подоспели под ужин, Степан попросил жену накрыть стол не в доме, а на улице, под яблоней, отяжелевшей от краснобоких плодов.

— Каким это ветром вас занесло, а?

Степан Степанович пожимал руки и хлопал гостей по спине.

— Мария! — крикнул. — Тащи сюда все, что есть. Гости.

— У нас все с собой. На всякий случай. Подумали: если ты не в настроении, то где-нибудь пристроимся на природе. Такой сентября роскошный сейчас!

Григорий Григорьевич Голобородько, Гры-Гры для своих, осматривал двор.

— Ну, Степаныч, ты здесь устроился капитально. Соседи нормальные?

— Такие, как я. Уравновешенные.

— Ты — уравновешенный?

Емельян Никифорович Кащук засмеялся.

Вышла Мария, поздоровалась, принялась управляться со столом.

Поставив на скатерть бутылки и закуски — обычный для таких случаев набор из ветчины, сыра, копченой рыбы (на этот раз был карп, редкая вещь, особый рецепт), гости сели на скамью.

Мария вынесла квашеную капусту, помидоры, огурцы, жареную курицу, хлеб, который сама пекла в импортном устройстве.

После первой рюмки на хлеб обратил внимание Емельян Никифорович.

— Где вы такой хлеб достали? Вкуснятина неотразимая! Кто-то здесь пекарню на углу основал?

Бобырь чистил копченого карпа.

— А она и основала, моя Мария. Чего молчишь? Это ее работа.

Мария сидела на скамейке возле мужа, радуясь, что наконец кто-то пришел к ним.

— Да это Степан как-то укусил хлеб наш насущный, местный, и чуть зуб не сломал: камень попался. И сказал, чтобы казенного хлеба больше на столе не было. Ну, я и придумала, увидела рекламу по телевизору и купила этот агрегат. Приличная вещь. Спасибо, что нравится.

— Это нам спасибо? Что едим? Ну, дожили… Вам, Мария, спасибо, во-первых, приняли гостей, во-вторых, за то, что Степан при вас как пан. О, в рифму получилось!

— А он и без меня не беспомощен. Все умеет, все делает. Хозяин у меня серьезный, слава Богу.

Сидели в тот вечер долго. Говорили сначала о всевозможных житейских новостях, а потом, как положено у мужчин за рюмкой, зашла речь о политике. Здесь уже доставалось и правительству, и президенту, и Верховной Раде. Вспомнили и сдачу ядерного оружия даром, и чужой флот в Севастополе, и свой, порезанный автогеном, и кравчучки, и кучмовозы, и нулевой вариант распределения советского имущества — ну, чисто тебе прокурорское расследование на провинциальном уровне.

— Мне больше всего больно, что до сих пор на пятую точку садимся перед нашим близким соседом, — размахивал вилкой Гры-Гры. — Я ничего против России не имею, а к нашим политикам в большой претензии. Россия как была тюрьмой народов, так и до сих пор остается. Ленин правильно говорил.

— Причем тут Ленин? — невесело сказал Никифорович. — Он разве Украины уважал? Проглотил ее в свое время, УНР развалил, Центральну раду уничтожил.

— Э-э-э, вспомнила бабка, как девкой была, — вмешался Григорий Григорьевич. — Центральна рада сама себя погубила, социализмом грезили и Грушевский, и Винниченко. И наши нынешние недалеко ушли. Особенно коммунисты. Разве это украинская партия? Спят и видят тот же СССР во главе со старшим братом.

Бобырь слушал все это с горечью, но и с облегчением: могли же старые товарищи упрекнуть его, что он сбежал, спрятался в кусты, под яблоню, под теплый женский бочок.

Словно прочитав его мысли, Гры-Гры сказал:

— Ты, Степан, поступил как надо. Мы же все видели, к чему идет. Растянут все по своим карманам эти новые бизнесмены, чтоб их чирья на причинном месте одолели!

Емельян Никифорович засмеялся:

— Да пусть бы хоть на жопе, слишком ты лютый.

Мария пошла в дом, и языки у мужиков освободились от политеса.

Григорий Григорьевич налил «на коня».

— Ты, Степан, высоко голову держи. Все, кого ни спроси, говорят, что ты единственный мужик на весь этот наш совет. По крайней мере людям прямо в глаза можешь смотреть, у серка очи не занимать. Ты же читал, наверное, что местные газеты о твоем выступлении написали?

— Я их в последнее время игнорирую.

— Напрасно. Написали, что это поступок настоящего гражданина. Хочешь, принесу?

— Не надо. Написали — и пусть.

Ночь стояла темная и тепла. На этом углу залегла тишина, ни машин, ни лая собак. Под абажуром лампы, пристроенной над столом, кружилась поздняя мошкара, которой удлиняла жизнь сентябрьская теплынь. Вдруг с дерева, под которым сидели гости с хозяином, сорвалось огромное яблоко и попало в переполненную миску со студнем.