Призрак Шекспира - [40]

— Ты мог бы мне сказать, чего сам хочешь? Будет костюмно-нафталинное средневековье с замками, алебардами, копьями и мечами или что-то другое? Современнее, черт бы ее побрал, эту современность, этот долбаный авангард из трех пальцев… Я как будто хорошо знаю историю театра — а вот жизнь пьес, таких, как эта твоя — не очень. Помню только, что и Шекспира ставили и играли в платьях, без декораций…

— Алек Гиннесс — был такой гениальный англичанин — в театре «Олд Вик» вообще играл Гамлета «ан фрак». В обычной светской тройке, темном костюме, в рубашке с галстуком. Я хотел так ставить «Лира», но никто бы не понял. Гамлет — это другое…

Долго они тогда перебирали варианты — вплоть до классических декораций. Это не вызвало энтузиазма ни у Петриченко, ни у Стаса. На каком-то витке их переговоров даже возник вариант, сначала показавшийся перспективным: неизменный задник сцены должен был представлять собой стилизованные, но узнаваемые фрагменты домов, где размещались основные государственные институты Украины, а перед ним одним светом вырванные из полумрака группы актеров должны были разыгрывать эпизоды. Сначала эта идея вызвала интерес в не до конца после вчерашнего свежих головах Стаса и Александра, но потом и тот, и другой отказались от этого прямолинейного хода: слишком уж запахло студенческим капустником или чем-то другим с той же стилистикой.

Наконец Стас спросил:

— Ты же знаешь, как ставились пьесы до Шекспира? Что там было и как?

— А зачем тебе?

— В «Глобусе»? Там ставили «Лира»?

— Да. Удивляешь меня эрудицией, честное слово. Собственно, впервые ставили не в театре, а перед королем в Уайтхолле. Не думаю, что там были какие-то декорации, в резиденции короля. И в «Глобусе» — вряд ли.

— Ну вот, Наполеон, давай сделаем так… «Глобус» — я же помню, что это было, нафаршировали нас в студенчестве и античным театром, и средневековьем, чем нас только не напичкали… Давай сделаем так: я разрезаю «Глобус» пополам, как арбуз. Будет на заднике разрезанный «Глобус» с галереей, пол-яйца подмостков — чтобы выступали за оркестровую яму, и будут твои актеры в скромных костюмах той поры действовать, как им и положено. А зрители в зале будут, как и в лондонском средневековье, наблюдая все происходящее, «а натюрель», как говорят французы. Сколько картин в пьесе?

— Много. Два с половиной десятка. Но много похожих по месту действия.

— Да… А места действия мы обозначим в стиле модерн, хай бы ему жаба сиськи дала.

— Как?

— Ну, я думаю примерно так… Если действие происходит в королевском дворце — есть там такое? — сверху спустится над тем местом, яко инопланетный корабль, корона. Как тебе?

— А как ты, к примеру, обозначишь степь, шалаш или военный лагерь?

— Подумаю. Решу. Я уже вижу, Наполеон, тебя с жезлом маршала!

— Брось, Стас, надоело. Дай подумать.

— Думать нечего. Надо делать. Сцена у тебя современная, механизированная, электрифицированная или еще со времен дореволюционных живет, как из глины слепленная?

— Приличная сцена, грех жаловаться.

— Ну, все. Можешь ехать, а я откликнусь, когда сделаю. И макет, и эскиз — как положено. Кстати, ты знаешь, сколько мои скромные услуги стоят? Потянет твой бюджет?

Стас сказал это между прочим, а Александру Ивановичу на минутку стало плохо. Он знал о московских гонорарах, но надеялся, что Петровский сжалится, назовет более или менее приемлемую цифру.

— Сколько хочешь?

В голосе Петриченко не было особого энтузиазма.

Стас посмотрел веселым глазом:

— Не бойся. Не обанкротишься…

И засмеялся, как Шаляпин в партии Мефистофеля.

Александр Иванович смотрел на сцену, пространство которой было заполнено смелой декорацией Петровского, к ней быстро привыкли актеры и вся театральная команда. К своему основному замыслу Стас, покопавшись в источниках, добавил еще галерею в глубине сцены, где, как когда-то в «Глобусе», игралось несколько сцен. Партитура света и звука тревожили Александра Ивановича с самого начала работы, он несколько раз давал взбучку осветителям и рабочим сцены, пока директор театра не нашел другого пути к их совести: пообещал ящик водки после премьеры.

Чуть поодаль от Петриченко сидел, положив нога на ногу, Стас Петровский. Он приехал из Москвы вчера, хотел остановиться в отеле, но Александр Иванович уговорил его не делать глупостей и забрал к себе домой.

Тамара приготовила праздничный ужин. Александр опасался, что гость отдаст предпочтение не блюдам, а чему-то более существенному, но Стас вел себя как джентльмен: сыпал комплименты хозяйке и причащался интеллигентно.

Работа постановочной части Стасу понравилась.

— Честно говоря, Саша, я боялся, что без меня местные богомазы сотворят что-то убогое. Но нет! Абсолютно прилично. Сохранили колорит. Сработали на совесть.

Теперь он следил за актерской игрой. Иногда на его лице появлялась гримаса непонимания: Петровский сильно забыл материнской язык и пытался понять реплики и монологи. Петриченко-Черный пригласил на премьеру известного московского критика, частого гостя телевизионных студий, и нескольких киевских критиков. Москвич прибывал днем, встретить его и поселить в гостинице должен был директор театра, а киевляне приехали еще позавчера, ими занималась областная женщина-культуртрегер, она приготовила разнообразную программу, которую гости наполовину поломали, потому что не хотели быть «под колпаком» местного гостеприимства.