Призовая лошадь - [55]

— Не дадим ничего этому прохвосту. Пусть обирает свою тетушку.

— И тем не менее дать придется. Если не дать, то, пойми, он вышвырнет нас к чертям собачьим вместе с лошадью и всем барахлом. Куда мы денем Гонсалеса?

— Плевать я хотел на Гамбургера. Никуда он Гонсалеса не денет. Мы же платим ему вперед.

— Ты что, не знаешь этих разбойников? Он способен спереть нашего Гонсалеса.

— Я его зарежу.

Болтать можно было до бесконечности. Наступил, однако, момент, когда нужно было принимать решение. Угрозам грош цена. Тем вечером, сидя между косматыми оборванцами, макавшими печенье в кофе и пожиравшими глазами «Рейсинг форм», я сыпал в адрес мистера Гамбургера самые отборные ругательства, которые только мог извлечь из своей памяти. Но, как говорится, словами горю не поможешь. Подперев голову руками и с тоской уставившись в зеркало, украшавшее зал, я в конце концов пообещал Идальго завтра же раздобыть необходимые деньги.

Как я и предчувствовал, это первое требование мистера Гамбургера было не более чем обманным финтом, предвещавшим более чувствительные выпады. Не знаю, занимался ли мистер Гамбургер в свое время фехтованием у себя в родной Германии, но одно могу утверждать: здесь, в Калифорнии, равных ему фехтовальщиков не было. Самое скверное заключалось в том, что знал я его только шапочно. Раскошеливаться же в пользу субъекта, который в лучшем случае был для меня призраком — ибо, понося его последними словами, я при всей фантазии не мог припомнить его физиономии, — было для меня сущим мучением и бесчестьем. Я, который считал себя невосприимчивым ко всякого рода жульничествам, который в грош не ставил самых изощренных мошенников, я, который привык к везению, словно к цветку в петлице, нынче погибал в сетях макиавеллевского безжалостного субъекта, под покровом темноты сосавшего из меня кровь, подобно упырю. Сначала я мобилизовал все свои внутренние ресурсы, затем раздобыл заем в двести пятьдесят долларов в банке под гарантию Микеланджело Веласкеса, который в этом сезоне имел постоянную работу на газолиновой станции. Потом пришлось набирать в долг направо и налево маленькими суммами, заложить свой мощный бинокль, поработать лифтером в «Палас Отель», барменом — по рекомендации Куате — на рыбачьем причале, ночным подметальщиком в «Файв энд Тэн», разносчиком телеграмм. Работал я самозабвенно. А чего ради? Исключительно для удовлетворения денежного голода мистера Гамбургера, который продолжал шантажировать нас, если мы не принесем очередные двадцать, пятнадцать, а подчас и пять долларов. Полагаю, что у него была какая-то страстишка, возможно ничтожная и не очень опрятная, раз уж он, несмотря на жадность, довольствовался столь мелкими подачками.

Придавленный долгами, в постоянном страхе перед моим земляком, визитов коего я стал бояться не меньше чумы; преследуемый отцом и друзьями Мерседес, которые видели во мне верного ученика знаменитых испанских пикаро; в вечном беспокойстве за Мерседес, которая продолжала бредить Нью-Йорком и издеваться над моим помешательством, — издевка эта, впрочем) очень смахивала на презрение, — словом, я переживал тогда на редкость тяжелые дни. У меня начались кошмары. С каждой ночью они все усиливались, лишая меня покоя на весь следующий день. Я видел себя на ипподроме, который, в сущности, был не ипподромом, а кладбищем. На круг выходил Гонсалес, и в заезде, когда лошади, казалось, не скакали, а летели, как в замедленной съемке, по воздуху, мой белый конь выигрывал сто тысяч долларов и «Танфоран гандикап». В момент получения премии складывалась непонятная ситуация. Люди, которые производили выплату, начинали лихорадочно искать деньги; видно было, что они очень торопятся, но никак не могут их найти. Тогда появлялся улыбчивый толстяк с грустным взором, переворачивавшим душу, и, проложив дорогу среди странных, покойницкого вида людей, выплачивал мне выигрыш в гамбургских бифштексах. Сто тысяч бифштексов по-гамбургски. Я, в свою очередь, принимался их есть, сначала с большим аппетитом, потом со страхом и отвращением, ибо вдруг постигал ужасающую тайну: бифштексы были приготовлены из мистера Гамбургера.

Этот сон повторялся изо дня в день с небольшими, но всегда новыми чудовищными подробностями. Мои приятели замечали, что я пребываю в трансе, но с невозмутимым фатализмом, свойственным игрокам, ограничивались безмолвным наблюдением. Кафе на Рыночной улице и сейчас пробуждает во мне самые горькие воспоминания, но тогда ощущение безвыходности, одиночества и краха, постоянное беспокойство, причиняемое долговыми обязательствами, и моральные унижения явились суровой школой, которая помогла мне выработать в себе внутреннюю сопротивляемость и упорство, принесшие в конце концов спасение. Когда я готов был уже впасть в отчаяние и подумывал даже о бегстве на Восток, колесо фортуны внезапно повернулось на сто восемьдесят градусов, и из бездны мрака я вознесся сразу на седьмое небо.

Однажды вечером на квартиру, которую я снимал на улице Тэйлора, поблизости от отеля «Хантингтон», зашел Идальго. Услышав его шаги, я хотел было потушить свет и притаиться — настолько я возненавидел эти его посольства от имени мистера Гамбургера. Но несчастный не дал мне времени. Он вошел прежде, чем я успел пошевельнуться.