Призовая лошадь - [57]

— По нескольку десятков тысяч долларов, — повторял я, — какая чепуха!

Разве не смешно? Конечно, смешно до нелепости. Мы, два жалких авантюриста, можем выиграть по нескольку десятков тысяч долларов! Нет, это не иначе как чей-то злой розыгрыш, который наделает много шума и в котором мне с моим земляком отведена самая незавидная роль. Роль, всегда выпадающая беднякам вроде нас. А такими бедняками были именно мы, простодушные мечтатели. Я, по крайней мере. Возможно, что к Идальго это и не относилось. Но так или иначе я целиком вверился ему. Гонсалес пробежал, и все случилось в точности, как предсказывал Идальго.

Великое братство игроков на скачках пребывало в волнении. Гонсалес бежал во втором заезде, после полудня. Еще с утра я заметил возле нашей конюшни разного сорта подозрительных личностей, которые что-то вынюхивали. Иные подходили к нам с разговорами, но большинство держалось в стороне. Я видел их озабоченные лица, пристальные взгляды, раздувающиеся ноздри. Они готовы были ухватиться за любой намек на то, что может случиться в предстоящих заездах. Идальго вел себя загадочно. Разговаривал только со мной, и то шепотом. Хулиану, служителю конюшни, он отвечал односложно и подчеркнуто сухо. В паддоке нас ожидал Гамбургер. Собственно, это была моя первая настоящая встреча с ним. Человек среднего роста, круглолицый, улыбчивый, с кроткими голубыми глазами. От всего его облика так и веяло благостной умиротворенностью. Человек без углов, сплошная округлость. Это сказывалось и в цвете его одежды — синяя шляпа, серое пушистое пальто, обтекающее плечи, — и в самой его фигуре на толстых ножках. Особенно запомнились мне руки. Когда я с ним здоровался, он протянул мне руку, теплую и мягкую, как дряблая женская грудь. Я, внимательно посмотрел ему в глаза, но ответа не встретил. Он прошамкал несколько слов, которые я с трудом разобрал, что-то, в чем, слово «boy» прозвучало округло и мягко, как удар подушкой. Я отошел в сторону, оставив его наедине с Идальго.

Мой земляк в жокейском костюме выглядел совсем другим человеком. Цвета мистера Гамбургера мы оставили: черная рубашка и красная шапочка. На этом фоне бледность Идальго в сочетании со шрамом на щеке и темными глубокими глазницами выглядела несколько траурно. Мой земляк был уродлив, я бы сказал — вызывающе уродлив. Походил он не то на натянутую проволоку, не то на голодного кота. Не знаю, как это Гамбургер мог с ним общаться. Казалось, что при свойственной ему роб кой благостности он должен был его смертельно бояться. И тем не менее немец что-то безостановочно ему нашептывал, положив белую пухлую руку на плечо Идальго и время от времени поглаживая его.

Для меня тот день остался навсегда памятным. Никогда еще я не был в центре внимания такого скопления людей. Я чувствовал на себе завистливые взгляды игроков, внимательно изучавших все происходящее. Чувствовал их расчетливые холодные глаза, взоры, которые из-за ограды паддока пытались угадать мои мысли; глаза, подобострастно взирающие на хозяина; глаза презрительно циничные, в которых читалось слово «бесстыдник»; глаза изучающие, которые, казалось, говорили: «И это лицо победителя… или лицо того, кто заранее знает о своем поражении?»; глаза, скользящие от программки к «Рейсинг форм», от «Рейсинг форм» — к Гонсалесу, к его копытам, к тренеру, к хозяину, к «Рейсинг форм» и снова к программке. Мы же, находясь в загоне Гонсалеса, пытались напустить на себя вид самый бесстрастный. А на поверку мы — по крайней мере я — были совершенно беззащитны перед лицом такого пристального наблюдения.

Среди игроков я углядел Куате. Он поздоровался со мной кивком головы. Куате уже знал, что должно произойти, и тем не менее явно нервничал. Впрочем, бог с ним! Он всегда дрожал, не поймешь, от холода, голода или просто от возбуждения. В толпе зевак я заметил Ковбоя и знакомых мексиканцев. Все они смотрели на нас с жадностью, словно вымаливая глазами указаний. Ну хоть малейшего знака! Самого незаметного! Разве чилиец не подмигнул? А рука, поднесенная к уху? Платок? Что это? Удар гонга? Да, удар гонга! Ничего другого он не мог означать. Пожал плечами? Что это: сомнение, надежда, неизвестность? Отрицательное движение головой. Да, конечно. А вдруг он просто отогнал муху? С ума можно сойти. Что это? Выиграет или не выиграет? А вот теперь?.. Идальго заставил меня поклясться, что я слова никому не скажу о наших сегодняшних планах. В согласии с его наставлениями я сохранял на своем лице маску игрока в покер. Секрета я не раскрыл почти никому, ибо Куате и Ковбой, вне всякого сомнения, должны были входить в число этих «почти никому». Среди тренеров я заметил того, который в прошлый раз засекал время бега Гонсалеса. Он с улыбкой внимательно за нами наблюдал.

Наступил торжественный момент. Идальго вскочил в седло обезьяньим прыжком, что вызвало в публике веселое оживление, ибо здесь привыкли к тому, что жокею помогает тренер. Идальго даже бровью не повел. Он изящно вывел Гонсалеса на старт. Конь уже не плясал, как прежде. Он шел, опустив голову, с полузакрытыми глазами, будто принюхиваясь к земле и совершенно освоившись с ролью темной лошадки. Если раньше Гонсалес забавлялся тем, что развлекал зрителей на трибунах неожиданными выходками, то теперь он вел себя степенно, пожалуй, даже чуть-чуть лениво. Но его красивый белый хвост бился, будто флаг на ветру, и нельзя было понять, то ли Гонсалес отмахивается им от мух, то ли творит с его помощью какие-то заклинания. Кто бы догадался, что в данный момент помахивание хвостом означало только одно: великое отрицание! Эх, если б одержимые его сторонники сумели расшифровать это тонкое изящное «нет», которое Гонсалес вычерчивал в воздухе своим хвостом!