Пришелец из Нарбонны - [92]

. А потом, когда закончил, сказано: «И увидел Бог все, что он создал, и вот, хорошо весьма. И был вечер, и было утро: день шестой»[157]. Все нравилось Богу. И Авраам Ему тоже нравился. Как доказательство — заключил с ним Союз. А значит, Авраам мог думать, что Бог не захочет сделать ему ничего плохого. Авраам, наверно, думал, что все, что происходит от Бога, для него хорошо. Поэтому и принесение Исаака в жертву тоже должно быть хорошо. А потому безропотно повел своего единственного сына в землю Мориа. Вернемся еще раз к главе чудес. Может, кто-то скажет, что Авраам послушал Бога, потому что в глубине души своей верил в чудо. Иными словами, что, если он принесет в жертву Исаака, Бог в награду одарит его вторым сыном. Произойдет чудо, и старая Сарра родит во второй раз. Но, если подумать, то это невозможно. Бог не делает дважды одно и то же чудо. Человек повторяет, чтобы исправить ошибку. Богу этого не нужно. На этом я кончаю первую часть своей речи. Итак, уважаемые свидетели, позвольте мне перейти ко второй и последней части. И вот взял Авраам Исаака, и отправились они в путь. Забрал он с собой двух слуг, набрал дров для всесожжения и пошел в то место, которое указал ему Бог. Слугам Авраам велел остаться, взял огонь и меч, и пошли они с Исааком вдвоем. И спросил Исаак своего отца: вот огонь и дрова, где же агнец для всесожжения? На это Авраам и отвечает: Бог усмотрит Себе агнца для всесожжения. Значит, отец не сказал Исааку правды. Почему? Может, боялся испытать Исаака? Может, не верил в сына? Может, думал, что только он один послушен Богу? Значит, не научил он сына боязни Бога, и это вина отца, а не Исаака, которому еще не исполнилось тринадцати лет и не отвечал он за свои грехи. А может, боялся, — что Исаак убежит, когда увидит жертвенник? Но все объяснимо. Авраам верил в сына, как в самого себя. Не открыл ему правды, ибо тот был еще мал. Сказано в Талмуде: «Каждый может быть резаком, кроме глухого, глупого и ребенка». А значит, ребенок не может совершать обряда. К этому допускаются лишь взрослые мужчины, если им уже исполнилось тринадцать лет, то есть после конфирмации. Только после конфирмации Авраам мог открыть Исааку Божью тайну принесения жертвы. Бог остался доволен тем, что Авраам не сказал сыну правды. Возможно, найдется такой, кто скажет, что Авраам хотел приписать себе заслугу, которую пришлось бы делить между ним и сыном, знай Исаак истину. Но так могут думать лишь завистливые люди.

Хаиме прервал свою речь. Все улыбались. Только раввин дон Бальтазар опустил глаза.

— Благословен отец, у которого есть такой сын, — сказал Хаиме, — и благословен сын, у которого такой отец. Аминь.

— Аминь, — сказал Даниил, а за ним и еще несколько человек.

Раввин дон Бальтазар открыл глаза. В них блестели слезы. Он одобрительно кивнул Даниилу. Даниил ответил отцу тем же.

— Дай Бог тебе сил, сын мой, — голос раввина сорвался.

— Дай Бог тебе сил, — повторил вслед за отцом Даниил. — Ты хорошо закончил. Да будет это в добрый час.

Но Хаиме не закончил. Он просто остановился. Эли бросился к выходу, и Хаиме остановился. У входа, где стояла толпа, возникла суматоха. Эли застыл на ступеньках алмемора. Перед ним стоял Дов. Он опоздал и вызвал недовольство стоявших, проталкиваясь вперед.

Эли не сошел вниз, он так и остался стоять на ступеньке алмемора, повернувшись в сторону выхода.

Даниил хотел было взять Хаиме под руку и отвести к отцу, но тот оттолкнул брата.

— Это могло быть концом, — голос его дрожал, как в начале выступления, однако на этот, раз он быстро успокоился, — но это не конец. Когда Авраам был молод, он покинул отчий дом и отказался от своего отца Тераха, торговца глиняными божками. Сам Бог велел ему так поступить, может, хотел внушить страх и покарать за то, что нарушил он заповедь: «Чти отца своего и мать свою…» Но есть и другое объяснение, более глубокое: если у тебя отец такой, как Терах, то его не следует чтить, наоборот, его следует осудить. Заповедь: «Чти отца своего и мать свою…» — Хаиме спрятал лицо и тихо простонал: — Горе мне.

Наступила тишина.

Первым отозвался левит Моше бен Элиша:

— Хорошо ли слышали уши мои? Что он сказал?

— Как это понимать? — спросил нагид ибн Шешет, развалившийся в креслах у Восточной стены.

— Так, как было сказано! — Это был голос Дова.

Тут поднялся шум. Возбужденные голоса раздавались со всех сторон.

— Горе отцу, который дожил до этого!

— Не дай, Господи, отцам дожить до такого!

— Конец света!

— Горе отцу, который дожил до этого.

— Горе сыну, который с этого начал!

Евреи в красных, зеленых и голубых балахонах с белыми молитвенными шалями, перекинутыми через плечо, толпились возле алмемора, расталкивая друг друга локтями, вскидывая вверх руки. Под напором стоящих сзади они раскачивались то в одну, то в другую сторону, издавая при этом звуки, похожие на бульканье воды, шевеля губами.

В суматохе раздался чей-то голос:

— Правильно!

— Тихо! Дон Иона ибн Шешет хочет что-то сказать!

Дон Иона ибн Шешет поднялся из кресла, склонил голову набок и сплел пальцы.

— Дай Бог тебе сил и здоровья, молодой еврей! Вот уж искусный лис! Держать свою мысль на самом дне мешка слов и выпустить ее, как отравленную стрелу. Змея всегда прячет свой яд под языком.