Пришелец из Нарбонны - [89]

Молитвы кончились быстрее обычного.

Молящиеся остались в белых шалях, с коробочками тефиллин на лбу и на левой обнаженной руке на высоте сердца.

Раввин дон Бальтазар и раввин Шемюэль Провенцало из Палермо, словно жениха, подвели Хаиме к возвышению мраморного алмемора посреди синагоги и остановились возле яшмового стола с золотыми уголками. Хаиме стоял с опущенной головой, полуприкрыв глаза. В руке он держал пергаментный свиток с написанной речью, которую ему предстояло произнести по памяти.

Даниил пригласил слепого Менаше Га-Коэна и его поводыря левита Моше бен Элишу на алмемор, но Менаше Га-Коэн уселся в кресле у Восточной стены, а Моше бен Элиша занял место рядом с ним.

Мальчики, которые у входа обсыпали Хаиме миндалем, расположились на ступеньках, ведущих к Ковчегу Завета, который теперь был завешен парчовой занавеской. Ее повесили после молитвы вместо пурпурной бархатной.

По знаку Даниила ударили бубны и сладко запели флейты.

И тут же звонкой песней отозвался хор мальчиков:

Пойте Богу песнь новую,

Хвала Ему в собрании святых.

Да веселится Израиль о Создателе своем;

Сыны Сиона да радуются о царе своем.

Да хвалят имя Его с ликами;

На тимпане и гуслях да поют Ему.

Ибо благоволил Господь к народу своему,

Прославляет смиренных спасением.

Да торжествуют святые во славе,

Да радуются на ложах своих.

Да будут славословия Богу в устах их,

И меч обоюдоострый в руке их,

Для того, чтобы совершать мщение над народами,

Наказание лад племенами.

Аллилуйя.[152]

— Аллилуйя! Аллилуйя! — запели собравшиеся.

Хвалите Бога во святыне Его;

Хвалите Его на тверди силы Его.

Хвалите Его со звуком трубным,

Хвалите Его на псалтири и гуслях.

Хвалите Его тимпаном и ликами,

Хвалите Его на звучных кимвалах,

Хвалите Его на кимвалах громкоголосых.

Все дышащее да хвалит Господа!

Аллилуйя![153]

— Аллилуйя! Аллилуйя! — вторили прихожане.

Хор мальчиков закончил пение. Бубны и флейты замолчали.

В тишине раздался голос Даниила.

— Мы просим тебя, наш каплан, — Даниил обратился к слепому Менаше Га-Коэну, — чтобы ты все-таки взошел на возвышение. И пусть благословение стечет на голову вот этого юноши, Хаиме, или Иакова бен Бальтазар Диас м ир Тудела.

У Восточной стены раздался голос. Это был крепкий мужчина с налитым кровью лицом, наполовину скрытым меховым воротником.

— Разве не принято начинать торжество тогда, когда и хозяин дома будет на месте? — он скрестил вытянутые перед собой ноги в сафьяновых сапогах. — Разве глава альджамы и старейшины не заслужили того, чтобы их подождали? Вот поэтому я и спрашиваю: разве не в нашем обычае подождать с началом церемонии до прибытия уважаемого дона Шломо Абу Дархама и уважаемых старейшин?

— Правильно, дон Иона ибн Шешет, — заметил человек средних лет в серой шелковой накидке, наброшенной на облегающий халат в разноцветных узорах. — Я тоже думаю, как дон Иона ибн Шешет. Думаю, надо подождать. Это как на свадьбе: угощение приготовлено, а. самых важных гостей еще нет.

— И я так думаю, — присоединился третий. — Торопиться некуда. Можно подождать. Спешка — это нетерпеливость глупых. Но прошу вас не брать это на свой счет — я никого из присутствующих не имел в виду.

Богато и ярко одетые жители баррио, сидевшие у Восточной стены, закивали головами.

— Ну, так что? Подождем? — спрашивали одни.

— Лучше подождать, — отвечали другие.

Из глубины синагоги отозвался голос:

— А я думаю иначе. — Это был старый золотарь Урий. — Я очень ценю мудрость славных мужей нагидов, которые своим богатством придают блеск нашему баррио. Но ждать? Кого? Главу альджамы? Пожалуйста. Старейшин? Пожалуйста. Но тут дело не в них. Кто же против них? Но ждать инквизитора?! Не затем опустели наши улицы, чтобы приветствовать его в синагоге.

— Урий! — вырвался чей-то голос. — Дай Бог тебе здоровья.

— Верно, Урий, — раздались голоса стоящих при входе и сидящих на лавках по правой и левой сторонам алмемора.

— Неверно, — отвечали те, что сидели у Восточной стены.

Поднялся шум и крик.

— Тише! — Даниил поднял руку, чтобы успокоить собравшихся.

Дон Иона ибн Шешет поднялся из кресла.

— Оскорблять старейшин не годится, — начал он, когда шум утих, — но оскорблять инквизитора — большое несчастье. Если ему суждено быть, так пусть присутствует с самого начала, а не так, чтобы пришел к шапочному разбору.

— Ни в начале, ни в конце! — воскликнул ремесленник из Кордовы. — Неужели не осталось достоинства в Израиле? — он склонил голову перед доном Ионой ибн Шешетом. — Да простит меня потомок одного из самых богатых нагидов в Кордове, но разве приход инквизитора не позор для нее? Разве надлежит его ждать, как дорогого гостя? Я удивляюсь раввину дону Бальтазару, который согласился и не сказал инквизитору о том, что его появление в синагоге — для нас оскорбление… Он приказывает пытать и сжигать на костре наших невинных братьев…

— Нечего ждать! — крикнул мужчина, стоящий на последней ступеньке алмемора.

— Не ждать! — воскликнуло несколько человек.

— Не ждать! — мужчины, сидящие на лавках, выбросили вверх руки.

— Не ждать! — дружно зазвучало в синагоге.

Собравшихся охватило возбуждение. Они поворачивали головы то вправо, то влево, то в сторону алмемора, то в сторону Восточной стены.