Пришелец из Нарбонны - [87]

Дети успокоились.

— Знаете, кто наш гость? — спросил учитель.

— Знаем, знаем, — ответили хором дети.

Эли успокоил их, подняв руку.

— Буду о вас помнить. Растите здоровыми, и пусть Бог бережет вас. Аминь.

— Аминь, — повторил учитель, а за ним и дети.

— Мир вам. Мне пора идти. Я бы с удовольствием тут остался, — сказал Эли. — В следующий раз, когда приду, принесу вам изюм и миндаль и посижу с вами чуть дольше.

— Я хочу спросить…

Перед Эли стоял подросток с пушком на верхней губе.

— Я хочу спросить, — повторил он, — мы все хотели бы спросить, — и он головой показал на третий стол.

— А где ваш учитель? — спросил Эли.

— У нас нет учителя. У нас сильные ученики объясняют трудные места слабым.

— А если не смогут?

— Тогда идем на второй этаж, где находится высшая талмудическая школа, к ректору Газиэлю Вилалонга.

— А если и ректор Газиэль Вилалонга не сможет?

— Такого не бывает.

— Верно. Но допустим, однажды такое случилось…

— Тогда надо идти к раввину дону Бальтазару.

— И я так думаю.

К разговору присоединился второй мальчик в голубом бархатном кафтане с очень смуглым, почти черным лицом, толстыми губами и кудрявыми волосами. Только глаза у него были светлые.

— Это правда, что дочь раввина дона Бальтазара крестилась? — спросил он.

— Где ты это слышал? Это неправда. Дочь раввина дона Бальтазара тяжело больна, — ответил Эли.

— У меня другой вопрос… — смуглолицый мальчик замялся.

— Говори, не бойся, — подбодрил его Эли.

— Дов виновен или нет?

— Я не судья. Суд решит.

— А раввин дон Бальтазар виновен или нет?

— Ты мне уже задал три вопроса. Уважение к старшим предполагает возможность задать вопрос тебе.

— Верно, — вставил учитель, — дон Эли прав.

— Да, но только потом, когда вы мне ответите: виновен или нет раввин дон Бальтазар, — настаивал смуглолицый подросток.

— Нет.

Мальчик поднял на Эли светлые глаза.

— А теперь ответь мне: боишься ли ты Бога? — спросил Эли.

— Боюсь. Мне тринадцать лет, и я выполняю все заповеди религии Моисея и Израиля.

— Очень похвально. Боязнь Бога — это первый шаг к мудрости, — ответил Эли, а учитель добавил:

— А также боязнь родителей и учителей, уважение и послушание. Правда? — обратился он к Эли. — Иначе что было бы с нашим народом? Рассыпался бы, как трухлявое дерево… Разве не так? Так. Ибо что такое исполнение заповедей религии Моисея и Израиля? Это железная ограда, как говорили наши ученые и мудрецы, удерживающая единство народа с Богом и единство самого народа. Поняли?

— Поняли, — отвечали ученики, окружившие Эли.

— Что значит «поняли»? — рассердился учитель. — Отвечайте не одним словом, а целым предложением. Речь идет о том, чтобы наш народ не рассыпался среди других народов. А что разбивает единство? Подрыв доверия к тем, кто нами руководит. Вы проходили, кто такой был Корах? Помните его из Пятикнижия?

— Да, мы помним Кораха из Пятикнижия, — отвечали ученики хором.

— И что с ним случилось?

— Его проглотила земля.

— Вот именно! — воскликнул учитель и поднял вверх указательный палец. — Его проглотила земля, то есть Шеол, то есть ад, ибо он восстал против Моисея, который возглавил народ и был его вождем.

— А почему сейчас земля не проглотит виновных? — спросил смуглолицый подросток. — Бог этого не делает, значит, мы сами должны сделать.

— Вот-вот! — воскликнул подросток с юношеским пушком на верхней губе.

— Позвольте мне ответить, — обратился Эли к учителю. — Так оно и произойдет. Сегодня в синагоге мы будем судить сами.

— Посмотрим, — улыбнулся смуглолицый.

Учитель хотел проводить гостя на второй этаж, где помещалась талмудическая школа, но Эли стал прощаться:

— Мир вам.

Учитель и ученики проводили его до самого патио.

II

На площади Давида Кимхи он встретил Нафтали, трех его товарищей и Видаля со своей дружиной.

— Расставьте посты от городских ворот до самой синагоги, таким образом можно быстро сообщить, что инквизитор уже вошел в баррио, — сказал Эли.

— Чур, я буду последним! — воскликнул Видаль. — Я вбегу в синагогу с известием.

Толпа мужчин, вышедшая из синагоги после первого богослужения, не расходилась, ожидая конца второго богослужения и начала конфирмации. Оставалось еще много времени.

Эли отвел лошадь на хозяйственный двор и привязал ее к яслям. Он похлопал Лайл по гибкой, блестящей шее и поцеловал в бархатные ноздри.

— Мир тебе, Лайл, оставляю тебя на попечение любящим рукам. Даст Бог, вернешься в Нарбонну. Передай от меня привет отцу и городу.

В комнате было светло. В открытое окно проникал солнечный свет набирающего силу утра.

На столике возле постели кто-то поставил ему еду. Эли отпил немного молока из керамической кружки.

Развязал переметные сумки, вытащил кошель с тефиллин и неоконченное письмо. Пробежал глазами исписанный лист и сел, чтобы его закончить.

«…Вот и наступил день конфирмации. Мне осталось несколько часов, а может, и того меньше. Этот краткий миг я использую, чтобы черкнуть несколько слов о мысли, омрачающей светлую картину решения и чистоту цели. Вскоре Хаиме, сын раввина дона Бальтазара Диаса де Тудела, возложит коробочки тефиллин. Я вспомнил свою ложь, которую ты, отец, разоблачил благодаря золотой монете. Надеюсь, что ты помнишь. Это была не единственная ложь в моей жизни. Но никогда еще я не сгорал от стыда так, как сегодня, и никогда, как сегодня, не чувствовал, что ложь — родная сестра трусости. Почему нам хватает смелости по отношению к врагу и почему она покидает нас, как только мы оказываемся среди своих? Мне тоже не хватило смелости. Но все-таки нашлись смелее меня. Они не побоялись приоткрыть саван, под которым, словно смерть, притаилась измена. Это были ребята моложе меня. Возможно, после пятнадцати-шестнадцати лет в нас начинает слабеть чистота, она же — жестокость юности. А может, это не только жестокость, не только юность? Молодыми ведь были и пророки, у них дух правды не ослабевал никогда. Вот так из-под моего пера выходят противоречивые мысли, а я хотел закончить это письмо словами прощания. Ибо и я в глубине сердца подозреваю… Я выбрал иной путь. Пусть другие извлекают правду на свет Божий. Что же касается моего поступка, то я совершу его определенно. Я поклялся мученику. Отец, твой сын не отступит…»