Пришелец из Нарбонны - [85]

— Да.

— А Марианна была добра?

— Да.

— А Беатрис?

— Да.

— Да, да, да, все да. Скажи хоть раз: нет! Интересно, что ты будешь делать завтра перед рассветом, в это же время?

— Не говори так, Эли.

— Проснешься или будешь еще спать?

— Не говори так, умоляю.

— Вы, христиане, так легко переносите смерть, даже самых близких людей.

— Откуда ты знаешь? Так написано в ваших книгах?

— На ваших похоронах никто не плачет.

— Плачут и скорбят по умершему.

— Видишь, Каталина, мы уже ссоримся.

— Не ссоримся.

— Что же еще нам позволено делать? Только ссориться.

— Не сердись. Если хочешь, я умру вместе с тобой.

— Нет-нет, что ты!

— Пойду в монастырь… Боже, смилуйся над нами!

— Живи и помни обо мне. Это все, что ты сможешь сделать.

— Я буду умолять мою покровительницу…

— …Святую Катерину. Ты уже говорила.

— Что я могу еще сделать? Только молиться. И помнить тебя всю свою жизнь.

— У вас существует исповедь. Можно грешить, а потом священник простит тебе грехи. Все-все.

— Нет, Эли, — Каталина тряхнула головой.

— Хочешь быть святой? Зачем мне Бог послал тебя, Каталина?

— Я люблю тебя, Эли.

— Не верю. В твоих жилах течет не кровь, а вода.

— Послушай, как бьется мое сердце. Как у птицы…

— Это от страха. Скажи, у тебя был мужчина?

— Эли!

— Прости меня, Каталина.

Оба замолчали. Эли снова положил голову на ее колени и закрыл глаза. Она склонила голову. Его дыхание было ровным и спокойным. Вдруг он открыл глаза и улыбнулся.

— Я не сплю.

— Спи, Эли. Еще есть время.

— Я не могу спать.

— Я спою тебе песенку, хочешь?

Эли кивнул, и она запела тихим дрожащим голосом:

Как гора на ветру высыхает,

Как деревья мокнут под ливнем,

Так язык в устах моих сохнет,

А глаза проливают слезы

О тебе, мой милый идальго.

Пролетает ангел небесный,

Одаряет меня твоим взором,

Я хочу запеть и не в силах,

И сердце мое вздыхает…*

Каталина перестала петь.

Первый луч солнца упал на перекладину налоя.

Они обнялись в последний раз и расстались без слов. В дверях Эли обернулся. Каталина трижды перекрестила его…

Конфирмация

I

После ночного дождя утро было ясным, свежим и солнечным.

Эли знал, что Каталина смотрит в окно, но головы не поднял.

Его шаги звенели по каменным плитам. На хозяйственном дворе было пустынно, поблескивали лужи.

Лошадь встретила его радостным ржанием. Когда он приблизился и хотел потрепать ее по холке, она схватила зубами его рукав.

— Успокойся, Лайл.

Лошадь была мокрая, он вытер ее пучком соломы, надел седло. Переметные сумки остались в алькове под постелью. В них было спрятано прощальное письмо.

Эли пристегнул подпругу и вывел Лайл за уздечку.

Каталина все еще стояла у окна. Он обернулся и помахал ей рукой.

Возле дома его ждал Нафтали с тремя товарищами.

— Чудесный сегодня день, — сказал Эли.

— Да, ваша милость, — согласился Нафтали.

— Что слышно в баррио? — спросил Эли.

— Да вот, первых зеленщиков завернули домой, — ответил Нафтали.

— Надеюсь, других не будет.

— Мужчины собираются на первое богослужение в синагогу. А там останутся на второе, а потом и на конфирмацию.

— Вы получили оружие от Хосе Мартинеса?

— Да, ваша милость.

— Надеюсь, он не поскупился?

— Нет, дал больше, чем у нас людей.

— Не беда, люди найдутся. На сегодня нам хватит пятерых… — Эли внимательно пригляделся к трем товарищам Нафтали.

Были они рослыми, с широкими лицами и плоскими носами. Двое носили маленькие кудрявые бородки, а у третьего волосы на подбородке только начинали пробиваться. Все трое были рыжими.

— Это три брата, два старших — близнецы. Работают у меня. Когда-то в баррио можно было подковы ковать, но нынче коней нет. Разрешено только мулов держать. Нынче мы куем лишь узорчатую решетку или прутья для балконов и окон. Ребята сильны, как Самсон, и каждый из них может ослиной челюстью убить филистимлянина[148]. Да к тому же умеют владеть оружием и аркебузами, которые камни мечут.

— Аркебузами? Зачем нам аркебузы? — спросил Эли.

— Нам, может, и ни к чему, но они умеют с ними обходиться. В кастильском войске служили. Два старших добровольно пошли на войну с берберами под Гранадой. Были там два года, недавно вернулись.

— Мир вам, братья, — сказал Эли.

— Мир тебе, — ответили все трое.

Из-за синагоги выскочила ватага ребят. Это был Видаль и его товарищи.

— Видаль? — удивился Эли.

— Мы прибыли на призыв, — сказал Видаль.

— Кто вас призвал? — спросил Эли.

— Призыв был ко всем. Мужчины — в синагогу. Женщины и дети — сидеть дома. — Видаль положил руку на эфес кинжала, подаренного ему Эли.

— Идите-ка домой.

— Мы не дети, а уж тем более не женщины! — Видаль выставил вперед левую ногу.

— Нас пятеро, и на сегодня этого хватит, — сказал Эли.

— «Сделаем и пойдем»[149], — ответил Видаль строкой из Библии.

— Возьми их с собой, — Эли обратился к Нафтали: — Пусть помогают поддерживать порядок.

— Порядок? — спросил Видаль, посмотрев на своих ребят. — Как это… — порядок?

— А вот так, — ответил Эли.

Расстались на площади Давида Кимхи.

Эли проехал верхом улицу ибн Габироля и прилегающие переулки. Из дворов выбегали дети, женщины, махали руками.

— Счастлива мать, родившая такого сына, — говорили они.

— Да смилуется ради тебя, пришелец, Господь Бог и над нами, — они протягивали к нему руки.