Пришёл, увидел и убил. Как и почему римляне убивали - [3]

Американцы предпочитают усложнять всё ещё сильнее, разделяя убийства на две степени, и ещё сильнее, разрешая штатам самим решать, что относится к первой степени, а что – ко второй. В большинстве случаев убийством первой степени считается умышленное убийство, которое было заранее обдумано или спланировано, а убийством второй степени – умышленное, но не планировавшееся заранее. То есть, если я выйду из дома, куплю пистолет, пойду к кому-нибудь домой и застрелю его, это будет убийство первой степени. Если я – Тед Банди[3] и делаю вид, что поранил руку, чтобы женщина согласилась помочь мне поднять каноэ, а я смог забить её до смерти молотком, это тоже убийство первой степени: ведь я всё спланировал. Но если во время ссоры я внезапно выхватываю пистолет и стреляю в оппонента, то это убийство второй степени. В некоторых штатах непредумышленные убийства относят к третьей степени. А в штате Нью-Йорк убийствами первой степени считаются только убийство полицейского, убийство двух и более лиц, убийство с применением пыток и убийство, совершённое наёмным убийцей. Так что если в Гленвилле, штат Нью-Йорк я куплю пистолет, поеду к кому-нибудь домой и убью его, это будет убийство второй степени – если, конечно, мне не платили, и если убитый не был копом. А вот сделай я то же самое в Потсвилле, штат Пенсильвания, это было бы убийство первой степени. Более того, в Пенсильвании мне грозила бы смертная казнь, которая в штате Нью-Йорк назначается лишь за тяжкие (первой степени) убийства. Таким образом, в результате убийства, совершенного в Пенсильвании, мог бы быть лишён жизни ещё один человек – но на этот раз в специальном помещении и с одобрения государства.

К чему я веду: убийство – это социальный конструкт. Предельно ясно лишь то, что один человек лишает жизни другого. Убийством считаются только некоторые способы лишения человека жизни, а какие конкретно – зависит от места и времени. Что в одном государстве признаётся убийством, то в другом может быть признано причинением смерти по неосторожности; что одним представляется законным, то другим кажется преступным. Убийство – это не само событие, а его интерпретация конкретными людьми. Это слово несёт эмоциональную окраску, которую не скрыть за обилием юридической терминологии. Это не бинарная категория. Это не простое и не однозначное определение. Убийства – сложная штука.

Когда я писала эту книгу, над столом у меня висела цитата социолога Дугласа Блэка: «Хорошее и плохое не абсолютно и не относительно; оно геометрично». Именно поэтому я использовала крайне широкое определение убийства, включающее, по сути, любое лишение человека жизни. Представления о хорошем и плохом крайне неустойчивы, они порождаются социальным пространством, в котором сдвигаются, смещаются, сходятся гендер, статус, раса, место, средства, время, богатство и бесконечное множество других переменных. По этой причине я интерпретировала понятие «убийство» очень (очень!) широко.

И я прошу вас иметь это в виду, когда мы окажемся в мире римских убийств.

I Убийство на заседании сената

Как музыкальная группа, начинающая концерт со своего главного хита, мы начнём с истории, ради которой вы, наверное, и взялись за эту книгу. Мы начнём с громады, возвышающейся над мелочами, с одного из самых громких убийств всех времён, со смерти человека, о котором рассуждают вот уже две тысячи лет, так что его имя отпечаталось в нашем сознании: Гай Юлий Цезарь. Проблема с убийством Цезаря в том, что всем кажется, будто они всё уже знают. Может быть, они видели любительскую постановку трагедии Шекспира, или её телеверсию от BBC, или старый фильм с Марлоном Брандо в роли Марка Антония, или посмотрели все сезоны «Рима» от HBO, а может, прочли роман Роберта Харриса или Конна Иггульдена. Художественных произведений, в которых Цезарь истекает кровью на полу здания сената, более чем достаточно. Что такое мартовские иды, на Западе знают даже те, кто понятия не имеет, на какое число приходятся эти самые иды[4]. У всех в головах есть образ сорока мужчин, закалывающих Цезаря, и при этом обязательно звучит шекспировское «И ты, Брут?».

Почему мы знаем так много об убийстве Юлия Цезаря? Во-первых, о нём много писали сами римляне, оставившие нам поразительно подробные описания мартовских ид и их последствий. Во-вторых, вышло так, что со смертью Цезаря умерла и республика, а этому римляне придавали очень большое значение. И, конечно, эта история сама по себе исключительно драматична. Высокомерный военачальник, провозгласивший себя пожизненным диктатором, не слушает предсказателей, не обращает внимания на сны и уговоры жены, и решительно идёт навстречу собственной гибели. Он умирает на заседании сената, лёжа на полу у подножия статуи своего главного соперника. Перед смертью он испытывает ужас и унижение, осознав, что один из убийц – его близкий друг и что помощи ждать неоткуда. Последнее, что он успевает сделать, – закрыть голову тогой, чтобы сохранить достоинство и доиграть свою роль до конца. Юлий Цезарь – не столько человек, сколько миф. Его убийство воспринимается как захватывающая история, а не как кровавое преступление, совершенное сорока людьми в неудобной одежде, которые до того перепугались, что сумели нанести жертве лишь двадцать три колотые раны (промахнулся, если подумать, практически каждый второй). И всё же Юлий был вполне реальным человеком, который жил себе до тех пор, пока не почувствовал удар в спину, после которого ему стало холодно, мокро и очень больно. И его убийство не было чем-то из ряда вон выходящим. Оно пополнило список громких политических убийств, совершённых в последние десятилетия существования римской республики. Этот список демонстрирует, сколь специфическим явлением было политическое убийство в римском мире той эпохи, и как этот феномен менялся. Придётся признать, что я вас немного подразнила. Я сыграла первые аккорды знакомой мелодии, а теперь речь пойдёт о человеке, испустившем дух почти за век до Цезаря. Знакомьтесь: Тиберий Гракх, герой ещё более жуткой истории об убийстве.