Природа сенсаций - [24]

Герой Траволты, меланхоличный гангстер, не зря заклинал себя: он-то знал, что ничего не получится, и мужской человек от женского не убежит, коли тот того захочет. Сочинявший ту, гангстерскую историю, однако, позволил герою выкрутиться, пустив все действие по другому пути. Еще бы — герой Траволты двигался к своей уже совсем близкой смерти, и в этом движении, конечно, женщина способна была бы остановить его и удержать в жизни.

Не могу ли и я запустить Александра Ивановича прямым путем к гибели? Ему, пьяному, мерещится, что он сделает что-то еще, что-то совсем другое и хорошее, и пока он этого не сделает, Бог не отпустит его с уроков, не заберет.

— Ваш Бог умер! — крикнула однажды Александру Ивановичу девушка Виток.

— Да это ваш Ницше умер, — возражал Александр Иванович.

Так они обменивались этими клише. Собаки, кружащиеся вокруг течной суки, тоже обмениваются ясными, отточенными движениями. Не сказать, что наши клише намного сложней, да и не красивей. Собака лижет гениталии, мы дарим цветы и говорим чушь о Боге и о Ницше.

— Я читал, конечно, вашу статью, — говорит Положенский. — Но я сейчас не хотел бы говорить о ней. Я не согласен с ней, но об этом надо говорить вдвоем, это долго, и, в общем…

Они идут по Садовому кольцу, склонив головы, чтобы дождь и ветер меньше терзали кожу их лиц. «Зря вы это, зря, Александр Иванович, — полагает Александр Иванович. — Это разрушит вашу текущую жизнь. Но ведь вы этого и хотите, любезный. Она вам как-то не очень. Статейки про чужие книжонки, копеечные мысли, иллюзия благополучия, до того хрупкая, что и тронуть-то ее нельзя. Да, вы будете входить домой, пряча глаза, улыбаться, стыдиться себя… Дома вас не то чтобы ждут, но к вам там привыкли. Вы должны там быть, стоять на месте, как шкаф или пианино».

Александр Иванович идет по Садовому, позабыв обо всем. Виток, женская девушка с пустым, звериным взглядом, где нет мысли, а есть только она сама, еще движется рядом. Я могу загнать их теперь в подъезд, заставить возиться их с их телами на грязном подоконнике какого-нибудь дома старой Москвы. Я могу усадить их в такси — пусть едут в ее квартиру — уж наверное на окраине. Ехать далеко, скучно. Они лягут вместе, потом уснут, проспят весь день. Я могу усадить их в ресторане «Американ бар» среди неудачников ночи, никак не могущих закончить ее, допивающих вино и пиво, нехотя жрущих антипохмельные омлеты. Паршивая вещь — утро. Мне жаль Александра Ивановича. С ним это все уже бывало.

И тогда я просто испаряю его. Он исчезает с Садового кольца, мгновенно и бесследно. Если нужен более подробный образ, пожалуйста: он разлетается в воздухе, словно молекулы его тела не скреплены одна с другой.

И тогда… Положенский спит. На улице прибыло машин и, о черт, становится все холоднее и холоднее. И тогда ветер запрокидывает зонт за спину девушки по имени Виток, откидывает волосы с ее лица.

Она останавливается, она стоит, глядя немного вверх (туда, где небо, где объектив видеокамеры), и спрашивает:

— А как же я?

АРГУМЕНТУМ ФАКТУМ

Пришли, пока я спал, несколько сообщений на пейджер. Среди них обнаружилась такая фраза: «Проживи свой день как последний». Отлично. Но как последний — и потом что? Понятно: если как последний и потом ничего, это одно дело; если последний и потом вся эта возня с душой — совсем другое.

Я отправил соответствующий запрос. Ответ пришел: последний — и ничего.

Я завел видавший виды «оффенбахер» и помчался по городу. Мчался, правду сказать, от угла до угла, в остальном — стоял. Кстати, витал еще в воздухе знаменитый, известный из произведений классической литературы утренний холодок. Кое-где роса покрывала поверхности.

А вот и вывеска: «Медкомиссия мгновенно, права и оружие».

Я обратился в узкое окно:

— Разрешение на оружие, пожалуйста.

— К психиатру, пожалуйста, — ответили мне.

Психиатр сидел за столом и катал по его поверхности ручку.

— Мне справку, — объяснил я.

— Справку дадим, — кивнул психиатр.

Я стал ждать, вглядываясь в его черную бороду.

Молчание.

Я решил, что это проверка, и поэтому выждал минуты три. Но все это время я чувствовал, как горит у груди моей, там, где лежал во внутреннем глубоком кармане пиджака пейджер, это слово: «последний».

— Ну? — спросил я.

— Итак, — сказал психиатр и поднял глаза.

На миг мне показалось, что глаз у него нет вообще — так черны они были! — но тут он опустил их и полез в ящик стола, так что я не успел понять, в чем там было дело. Из ящика он достал справку и отдал ее мне.

Я полетел в оружейный магазин — «оффенбахер» только взревывал на поворотах.

Сотни винтовок стояли на полках, десятки револьверов лежали на прилавках.

— Снайперскую, пожалуйста, — попросил я.

— Драгунова? — осведомился продавец.

— Знаете, я хотел бы такую, как в одном фильме, я забыл его название… Но, может быть, сейчас вспомню. Там действуют двое — мужчина и девушка, секретные агенты. У них винтовка устанавливается на штатив, который, в свою очередь, приклепывается к твердой поверхности. В частности, к бетону крыши. Оттуда и палят с необыкновенным успехом.

— А вы кого, собственно, валить собираетесь? — спросил продавец.