Природа сенсаций - [25]

— Ну, видите ли… — Я помедлил. — Это, согласитесь, интимный вопрос.

— Нет-нет, я в ваши дела не лезу, я спрашиваю лишь в рассуждении убойной силы. Допустим, лось в лесу. Или даже на улице — и вам надо пробить из-за угла. Это одно дело. Если вам надо пробить с противоположной стороны улицы или вот, как вы говорите, с крыши — совсем другое. А если уж он едет в машине — тогда при выборе убойного ствола нужна особая тщательность.

Мне оставалось только поблагодарить этого любезного человека за его обзор. С ним вместе затем мы выбрали тяжелый, мощный «аргументум фактум».

Металл смачно лег в мою руку. Указательный палец ощутил себя на курке.

«Началось!» — думал я, усаживаясь в «оффенбахер».

Но. Я не раз уже замечал, что самой большой предательницей в нашей жизни выступает наша собственная мысль. В решительную минуту последнего дня я задумался о наслаждении. Без него ведь тоже — последний день не в радость. Пришлось заняться планированием времени. Я решил — сначала потешить плоть, потом перейти к очистке земли от нравственных хулиганов.

Я поехал вдоль Тверской. Но смешно говорить: в полдень на этой улице не было никого, кто мог бы доставить мне маленькую плотскую радость. Я купил газету: множество объявлений предлагали нужное мне. Это называлось: «Все виды досуга круглосуточно». Но надо было звонить — а откуда бы? Не возвращаться же домой в последний-то день! Наконец, я обнаружил адрес: сауна, массаж и все остальное. Сервис-люкс, Поворотный проезд, 6.

Я поспешил в указанном направлении и через каких-нибудь полчаса сворачивал с Широкого проспекта в Поворотный проезд.

Вдоль него тянулись приземистые гаражи, кустарниками поросли промежутки между ними. Дом шесть оказался невелик, но импозантен: светлое крыльцо, затемненные окна.

Я позвонил. Красным огнем моргнула телекамера, нацеливаясь на меня. Я расправил плечи, дверь открылась.

В глубине помещения на высоких табуретах сидели несколько дам. «Ты, ты, ты и ты!» — хотелось крикнуть мне, но я решил осмотреться и тотчас устыдился этой осмотрительности. «День-то последний, хочется крикнуть — кричи!» — приказал я себе. Но кричать уже не хотелось.

— Хороши ли у вас комнаты? — спросил я, усевшись рядом с блондинкой в красном платье.

— В каком смысле? — спросила она.

Было сразу ясно, что к интеллектуальному разговору девушка не расположена.

— Просторны ли? — уточнил я.

— Ну, нормальные. А вам что?

— Видите ли. Я собираюсь снять четырех баб.

Я посмотрел на нее.

Она молчала.

— Четырех, — подчеркнул я. — Я собираюсь это сделать так. Одна будет снизу, и я усядусь, полулежа, ей на лицо, чтобы она имела возможность лизать мне яйца и анальное отверстие. Другая сядет сверху на мой фаллос. Фаллос — это хуй, между прочим.

— Да я знаю, — отозвалась блондинка. — А дальше что?

— Третья будет подлизывать основание члена.

— А четвертая? — спросила моя собеседница.

— Четвертая будет фотографировать, наблюдать, комментировать и, если понадобится, заменит уставшую участницу. Понимаете, хотелось бы, чтобы со мной работал слаженный, профессиональный коллектив.

— А вы всегда так это делаете? Ну, отдыхаете так? — спросила девушка.

— Всегда по-разному, — ответил я, потому что не мог ответить иначе.

<Здесь в рукописи большой пропуск.>

Вечерело. Я ехал по меркнущим улицам, терзаясь и казнясь. Как! Уже семь, а я еще никого не убил. А как же чистка земли от насекомых в человеческом облике?

Я увидел у края тротуара голосующую фигуру. Могучий инстинкт перевозчика-любителя заставил меня повернуть руль. Это была молодая особа средних лет.

— Новогиреево, — сказала она.

— И сколько?

— Пятьдесят.

— Садитесь.

Она уселась.

— Курить можно?

— Да уж, пожалуйста. — Я выдвинул из панели пепельницу.

— Интересная у вас машина, — сказала она, закурив.

— Необычная, — подтвердил я.

Убить ее, что ли? Но зачем, за что? Я хотел убить несколько подонков, которые выпили из России всю кровь, высосали ее недра, сгноили народ в нечистотах, самые небеса — самое небо русское — говном перепачкали. Подлецов! А тут — случайная курильщица.

— Так гибнут начинания с размахом, — невольно вырвалось у меня.

— Среди таксистов теперь кого только не встретишь, — отозвалась дама.

— Что?

— Да вот вы. Шекспира цитируете.

— Но я ж не в подлиннике.

— Еще в подлиннике не хватало, — коротко хохотнула она.

Тут я впервые внимательно посмотрел на нее.

Помолчали.

Я поворотил на Охотный Ряд. Миновали «Метрополь» и новое здание — уродливо-прекрасный «Наутилус».

— Как вам этот домишко?

— Обыкновенно.

Что-то не клеился разговор. Я притопил газку.

У площади Ильича она сказала:

— Я выросла здесь.

— В смысле? — спросил я.

— В прямом.

— Хотите, я вам стихи прочту?

— Прочтите.

Я стал читать, переключая передачи:

— Никогда, никогда. Никогда-никогда. Никогда. Ничего, никуда, никогда, Никаким, никакой, никакую. Не надо. Ни за что, ни за чем и никто. И не надо. Если спросят: не нужно. Не важно. Не слышно, не видно. Будто какая-то блажь села на лысину птицей. Будто какая-то блядь медленно на хуй садится. Вот мой последний пузырь. Из глубины, из-под самого ила идет. В нем, в пузырьке, семь капель слов. Никогда. Никогда-никогда. Никогда, никогда, никогда. Никогда.