Принцесса-невеста - [111]

– Ты не будешь надо мной смеяться? – спросил он.

– Я ни за что не стану смущать новичка. Подлинная жестокость – зная решительно все, насмехаться над неосведомленным.

– Мы начинаем стоя или лежа?

– Это замечательный вопрос, – выпалила Лютик, понятия не имея, что бы сказать еще. – На эту тему ведутся жаркие дебаты.

– Пожалуй, мудрее будет подготовиться ко всему. Давай я принесу одеяло – мало ли, вдруг победит «лежа». – И он принес одеяло, и ложе их было мягким, а подушка еще мягче. – Если мы ляжем, – сказал Уэстли, ложась, – как лучше – близко друг к другу или подальше?

– И это тоже предмет оживленных дискуссий, – ответила она. – Понимаешь, в этом беда многих знаний – видишь обе стороны проблемы.

– Ты так со мной терпелива, и я очень тебе благодарен. – Он протянул ей руку. – Давай так: мы попробуем лечь близко, а потом, так сказать, поэкспериментируем.

Лютик сжала его сильную ладонь:

– Мои преподаватели были обеими руками за эксперименты.

Теперь они близко-близко лежали на одеяле. Ветерок увидел это и, понимая, сколько всего им пришлось пережить в ожидании этой минуты, решил, что полезно будет их приласкать. Звезды увидели это и сочли, что уместно будет на время потускнеть. Луна тоже подыграла, отчасти спрятавшись за тучку. Лютик не отпускала руки Уэстли. Подумала, что, может, сейчас разумнее остановиться, сказать правду, попробовать как-нибудь потом. Уже собралась было это предложить, но заглянула глубоко ему в глаза. Они были как море перед штормом, и то, что Лютик в них прочла, даровало ей силы продолжать…

* * *

Сказать кое-что потрясающее? Уилли эта сцена понравилась. Помню, когда папа читал мне «Принцессу-невесту», я терпеть не мог куски про поцелуи. Правда, я Уилли предупредил – мол, ему, наверное, покажется, что здесь маловато подвигов; может, это и помогло. У него был только один вопрос: какое «всякое» случалось, когда Уэстли был Королем Морей? Я ответил, что, если бы Моргенштерн хотел нас просветить, он сказал бы прямо. (Уилли повелся. Уфф.)

Короче, вы, вероятно, не удивитесь, что непременные девять месяцев пролетели довольно быстро, и…

* * *

– По-моему, закат – удачный момент, – сказала Лютик. – Я думаю, ему понравится впервые взглянуть на мир в такую минуту. Да, пусть будет закат.

Она за завтраком говорила с остальными, и все с нею согласились. Собственно говоря, едва ли кто мог возразить: ни один не имел ни малейшего представления о деторождении. И что тут возразишь? Лютик поступает с собой так, как считает нужным. За девять месяцев, миновавших с того дня, когда они с Уэстли впервые занимались любовью, Лютик расцвела и положение свое переносила с безмятежностью, какая редко встречается у столь юных особ. Конечно, в первые месяцы ее подташнивало по утрам, и да, ничего приятного в этом нет. Но ей достаточно было взглянуть на Уэстли и напомнить себе, что она приведет в этот мир еще одного такого же. Тошнота мигом бежала без оглядки.

Лютик знала, что их первенец будет мальчиком. В первый месяц ей приснился сон. И повторялся еще дважды. После этого она уже не сомневалась. И все девять месяцев вела себя так, будто нет ничего естественнее. Ну распухаешь, конечно, но это не мешает тебе жить как обычно, что для Лютика зачастую означало помогать Феззику стряпать, помогать Иньиго латать сердце, гулять и беседовать с Уэстли, обсуждать их будущее, где они поселятся и чем будут заниматься до конца своих дней, если учесть, что на них охотится самый могущественный человек на земле.

После ужина она была готова. Из мягчайшей соломы и подушек еще мягче Уэстли устроил ей особое родовое ложе. Оно смотрело на запад, а поблизости Уэстли разжег костер, и на костре кипятилась чистая вода. За час до заката, когда схватки происходили каждые пять минут, Уэстли отнес Лютика туда и осторожно опустил на ложе, а сам сел рядом и стал ее массировать. Она была так счастлива, да и он был счастлив, и, когда солнце покатилось к горизонту, схватки разделяло всего две минуты.

Лютик поглядела на солнце и улыбнулась, взяла Уэстли за руку и прошептала:

– Вот об этом я всегда мечтала сильнее всего на свете – привести в этот мир твоего сына, и в такую минуту, и чтобы ты был рядом.

Оба они были так счастливы, и Уэстли сказал ей:

– Мы с тобой – одно сердце, – а она легонько его поцеловала и ответила:

– И так будет всегда.

Иньиго между тем фехтовал с тенями – замечательное упражнение, если тебе не досталось нормального противника. Уэстли, конечно, фехтовал блестяще, и они многие часы с наслаждением рубились. Но теперь, когда закатилось солнце, Иньиго готовился вскоре закончить и приветствовать ребенка.

Обычно Феззик наблюдал за Иньиго и Уэстли или только за Иньиго, если тот фехтовал один. Но не в эту ночь. В эту ночь Феззик прятался за одним деревом Одного Дерева, росшим до самых небес. Обхватив живот, он старался не стонать и никому не мешать, но, говоря по правде, Феззик – сильнейший человек на свете, который зарабатывал на жизнь, причиняя боль, – вот этот самый Феззик был ужасно брезглив. Он переносил вид крови не хуже любого другого бойца, если кровь лилась из противника. Но он спросил Уэстли и Иньиго, что будет, когда Лютик станет рожать сына, и оба они, хотя были и не специалисты, в один голос сказали, что наверняка будет кровь, и не только.