Приказ - [21]

Барон Гот предельно четко формулировал свои мысли и говорил по-немецки точнее, чем его родственница, и все-таки вдова не поняла его. Кровь немецких предков, которая текла в ее жилах, протестовала против этого возвеличивания галльского гения.

Впав в дурное расположение духа, она заворчала:

— Людендорф — человек твердый, Гинденбург же еще тверже. Я сама выросла в семье военных и всегда этим гордилась. Вероятно, поэтому, я твердо верю в то, что жизнь без оружия превращается в ад, мир — это подготовка к войне, а народ, не научившийся побеждать, не имеет права на существование. И в этом меня никто не разубедит. Мы не можем проиграть эту войну, наши корни очень жизнеспособны!

Гот счел бессмысленным продолжать спор. Он закивал головой, словно соглашаясь с Сударыней, потом снова повторил свою мысль о том, что необходимо вернуть Альби с фронта домой, пообещал еще раз навестить вдову. Пробормотав ей несколько комплиментов, он с важным видом удалился.

Эрика отправилась проводить своего отца до дому, хотя и знала, что тем самым обижает свекровь, которая находила, что невестка слишком часто туда наведывается и слишком много времени проводит там.

Сударыня обвиняла свою невестку в том, что она в недостаточной мере посвящает ее в свои душевные переживания, и это тоже наносило вред их отношениям. В довершение всего загрустил любимый кот Сударыни, и слова Эрики о том, что, вероятно, ему следовало бы сделать инъекцию, окончательно сразили вдову.

В начале апреля Сударыня узнала интересную новость о том, что Мари Шлерн выходит замуж за какого-то генерала. Страстное желание посплетничать охватило ее.

— Дорогая моя, вообразите себе, Мари Шлерн выходит замуж за некоего генерала! — заговорила вдова, пытаясь заинтересовать этим известием свою невестку. — Что вы на это скажете?

Эрика с абсолютным равнодушием выслушала эту новость, и Сударыня, испытывая явное неудовольствие, перевела разговор на другую тему.

— Между прочим, скажите мне, пожалуйста, почему вы так часто стали ездить в Пешт? — спросила она довольно воинственно.

Эрика, словно размышляя вслух, задумчиво проговорила:

— Меня влечет этот грустный город. Мне нравится созерцать его печаль, это помогает мне, облегчает мои муки, собственно, я и сама не знаю, что еще мне там нужно… — Помолчав немного, она продолжала: — В общественных местах и на улицах очень много слепых солдат, особенно на проспекте Ракоци и на Бульварном кольце. Эти несчастные протягивают свои тощие грязные руки за подаянием, и очень трудно себе представить, что еще совсем недавно они были бравыми солдатами, сражались на фронте и наводили ужас на врагов. Забинтованные, на костылях, многие солдаты теперь шатаются по городу и предлагают купить у них всевозможную рухлядь, всякую мелочь, потому что просто побираться они стыдятся. Есть среди них и совсем разложившиеся типы, которые буквально насильно втискивают в руки молоденьким гимназистам порнографические открытки. Иногда у меня возникает ощущение, что сейчас в Пеште, на улицах, можно встретить только две категории людей: нищих и инвалидов. Но ведь на самом деле в городе живут не только они. А я всегда чувствую себя очень неловко, когда раскрываю ридикюль, чтобы достать деньги.

Тут Эрика бросила беглый взгляд на свою свекровь, которая слушала ее с таким видом, словно говорила про себя: «Какую же ты городишь чепуху! Но я вижу тебя насквозь». Эрика была абсолютно уверена, что свекровь именно так думает о ней, однако это нисколько не мешало ей развивать свою мысль дальше.

— Меня поражает в Пеште так называемый базар базаров. Иначе говоря, это своего рода биржа, это «черный рынок», на котором все продается и все покупается. Однако более всего меня ужасает одичание людей. Я себе не могла представить, хотя когда-то об этом читала, что война до такой степени делает людей подлецами, будит в них все самое низменное.

Сударыня хотела спросить у Эрики, что она-то делает в тех самых местах, где столько подлости и гнусности. Но то, что невестка разговорилась, было так неожиданно, что вдова решила не мешать ей.

— Эта ветреная погода как-то странно действует на меня, — продолжала между тем баронесса. — Солнце светит, но пока еще совсем не греет: очень странная в этом году весна. Сегодня во время прогулки я заметила большое облако — я как раз прохаживалась по бульвару. Оно вроде бы было белым, но в середине уже появилась чернота, а очертания вообще стали какими-то фантастическими. Отец и Денешфаи рассуждали о политике, а я скучала. Наверное, поэтому таким неприятным показался мне и колокольный звон, доносившийся из центра города. А бедные озябшие воробышки так печально чирикали в ветвях платанов на набережной Дуная!..

Вдова с пренебрежением относилась вообще к сантиментам. Переживания своей невестки она находила подобающими только для престарелых дев. Поэтому, перебив Эрику, она сказала:

— Значит, вы бываете на бульваре, моя дорогая? Неужели?

Эрика, сделав вид, что не замечает намека свекрови, довольно сухо ответила:

— Да, я бываю там. — И продолжала свой рассказ: — Там пока еще довольно мало людей, но Эрне Сеп, Дежё Сомори и Ференц Мольнар, эти баловни судьбы, уже демонстрируют себя. На Сомори многие поглядывают, зная о некоей скандальной истории, участником которой он был. Видела я там Чортоша, Дьюлу Хегедюша и эту маленькую миленькую Ирен Баршани… — Эрике, вероятно, нравилось говорить на эту тему, и она негромко засмеялась: — Ирен совершенно неподражаемо сыграла роль Сессили в «Голубой лисице»… А еще я видела чету Федак, правда, их я не очень люблю: слишком уж они воинственны. Национальных гвардейцев там пока что почти не видно, разве что армейские офицеры попадаются. А сколько сейчас элегантных офицеров находится в Будапеште, просто фантастично! Любопытно знать, были ли они вообще когда-нибудь на фронте?.. — Она немного помрачнела, а затем продолжала как ни в чем не бывало: — Гвоздем же программы на променаде сейчас стала Дива Надь. Женщина, которая подарила несколько прекрасных ночей его величеству. Многие ей завидуют, особенно те, кто о ней больше всех сплетничает…