Приказ - [20]

Вдова довольно безучастно перебила его:

— Гораздо больше людей гибнет на фронте.

Тот согласился с ней:

— Да, вы правы, но все-таки этот случай особый. Убитых хоронили на кладбище в том же самом местечке, где произошла вся эта история. В церквах звонили колокола, люди были одеты в траур, и я никак не могу отделаться от мысли, что на самом деле они провожали в последний путь нашу монархию.

Нервы у вдовы были напряжены до предела этим разговором, прогнозы барона представлялись ей кошмарными, но она все-таки не хотела резко возражать ему. Ей не терпелось узнать последние финансовые новости, ведь от них во многом зависело ее материальное положение.

— Все целиком и полностью подвластно политической ситуации, — продолжал разглагольствовать барон. — Недавно в своей проповеди отец Бангх — я его слушал в университетской церкви — говорил, что в настоящее время нам надо учитывать три фактора, три вида силы: войну, мировую революцию и, наконец, мир смиренных сынов Христа, их веру в лучшую, потустороннюю жизнь. — На несколько секунд он умолк, но потом с усердием неофита стал развивать свою мысль дальше: — Я сторонник последнего вида силы, хотя, не буду отрицать, в отдельных случаях признаю необходимость применения меча. Исходя из этого, могу сказать, что для меня идеалом является не старомодный оппортунизм Петра, а средиземноморский, безудержный темперамент Павла.

Сударыня всегда с некоторым подозрением относилась к религиозным постулатам своего родственника, потому что не верила в их искренность и находила в них определенную двусмысленность.

Заметив ее реакцию, барон несколько убавил свой пыл:

— Попытайтесь понять меня правильно. Меня тревожат вести с фронта. Мне кажется, что рабочие слишком много позволяют себе и на заводах, и на улицах. А туг еще волнения в гарнизонах и антисемитские выступления. Полный хаос, кавардак! Признаюсь вам, я даже боюсь.

Сударыня надула губы.

— Ах, оставьте, пожалуйста! — громко, по-военному проговорила она. — А для чего у нас в королевском дворце содержатся боснийцы? А полиция? А жандармерия? Надо передать всю полноту власти в руки военного коменданта — и великолепная, девственная тишина и покой очень скоро воцарятся в этом городе! Я в этом уверена!

Готу импонировали боевитость и напор Сударыни, однако он все-таки решил немного охладить ее своими сомнениями:

— Министр внутренних дел Янош Тоот собирается подать в отставку, а Векерле никак не может подыскать ему замену, найти человека, который решился бы взять на себя всю ответственность на этом посту. По-видимому, в конце концов и этот портфель возьмет себе сам премьер. Но во внутренних делах он несколько теряется, хватается за то, что попадает ему под руку, одним распоряжением отменяет другие, предшествующие, данные им самим, а от этого проблемы только усложняются, и число их все растет. Сколько забот доставляют ему, к примеру, возвращающиеся из русского плена солдаты, которых направляют в специальный карантин, где офицеры и священники пытаются очистить их души от скверны большевизма, однако, кажется, без особого успеха. На множестве предприятий арестантские камеры забиты рабочими, переполнены и центральные городские тюрьмы. Сирмаи с превеликим удовольствием отправил бы всех бунтовщиков на фронт, но он уже понял, что это не выход, потому что тогда и в войсках начнется самое настоящее разложение. На днях я прочитал книгу одного политика новой школы — она вышла без фамилии автора. Книга написана на немецком языке, но по всему чувствуется, что автор ее венгр. «Как поступить?» — так называется эта книга. В ней автор рассматривает нынешнюю Россию как очаг красной заразы, которая угрожает всему миру: об этом много говорится на заседаниях кабинета министров во главе с Векерле. Далее автор книги предлагает в интересах общественной гигиены ликвидировать всех, кто уже заражен ею.

Сударыня с удовлетворением заметила:

— Вот это правильно! Мне нравится этот человек.

Гот пожал плечами, его короткая шея скрыла это движение. Затем он заметил:

— Но, мадам, ведь доведенная до крайности строгость представляет собой опасное и обоюдоострое оружие. По этому нам скорее следовало бы прислушаться к словам Аппони, чем к речам Тисы, но прежде всего со всем вниманием надо отнестись к Оскару Яси, к европейцам. Жестокий Тиса совершенно запутался во всякого рода гнусностях, он идет на поводу у своего пылкого, древнегреческого настроения. Я, например, считаю, что все осталось бы без малейших перемен, если бы он заткнул рот наиболее активным крикунам пусть неполным, но все-таки избирательным правом, скромным проявлением демократии и небольшой уступкой представителям национальных меньшинств…

Вдова, протестуя, отрицательно покачала головой:

— Да что вы такое говорите?! Что же, по-вашему, надо дьяволу развязать руки? Настоящий монархист, преданный трону, никогда не пойдет на это! Ведь прав же Офнер, который пишет: «Куда мы придем, если в государственные дела будет совать свой нос всякий сброд?»

Гот тихим, спокойным голосом попытался отрезвить Сударыню:

— Мадам, наши людские резервы истощились, наше экономическое положение можно назвать критическим, силы же наших врагов, особенно после вступления в войну Америки на их стороне, невероятно выросли. Малоприятные факты, но нам надо уметь смотреть в глаза этим очевидностям. И пожалуйста, не думайте, что на боснийцев можно положиться, как прежде. Их надежность сильно убавилась, с той поры как агитаторы-славяне стали прочить им собственное независимое государство. Они мечтают о реванше за оккупацию, и их претензии вовсе не беспочвенны. Мадам, взгляните же на мир глазами современного человека, и тогда вы испытаете гораздо меньше разочарований в последующие несколько месяцев! Лично я, как сторонник западной ориентации, считаю так: если что и может спасти человечество в двадцатом столетии, так это гуманистические идеи, а их распространением занимается отчетливо вырастающий на наших глазах, возвышающийся над грязью войны Запад. — Возвысив голос почти до крика, он продолжал: — Только, и вне всякого сомнения, Запад!