Приказ - [23]

Мари была здоровой блондинкой, несколько широкобедрой, с белой кожей и голубыми глазами. Она была отлично сложена для того, чтобы рожать будущих отменных солдат и крупных торговцев. От нее у Сударыни были бы замечательные внуки (вдова упорно мечтала об этом), которые чтили бы обычаи предков с этой стороны Дуная, а не с той.

Вдова была умной и расчетливой женщиной, точнее говоря, большой реалистской, но в отношении Мари Шлерн она сильно ошибалась. Думая о богатстве Мари Шлерн, Сударыня совершенно забывала о ее хитрости, упуская из виду то чрезмерное искусство, с которым Мари умела жить без скандалов, непринужденно ведя образ жизни независимой, самостоятельной и весьма привлекательной женщины.

Сударыня и сейчас продолжала вынашивать свои «династические» планы, мечтая рано или поздно заполучить себе в невестки настоящую чистокровную арийку. Ведь прах покойного Шлерна хранился в склепе на кладбище на улице Черса, сам он происходил из семьи богатых будайских патрициев и принадлежал к тем мудрым ее представителям, которые приобретали верных и состоятельных жен из рейнских католических областей Германии, вливая тем самым в новую семью свежую кровь и огромное богатство.

Эрика знала обо всем этом и не без оснований находила неприятным притворство своей свекрови. Однако любовь к Альби все-таки мирила ее с Сударыней. Искреннее и сильное чувство Эрики и Альби с самого начала поднимало их над мелочными интригами матери.

Обе женщины уже неоднократно состязались с помощью своего самого острого оружия — языка, но Сударыня всякий раз отступала, прежде чем могло произойти нечто непоправимое. И сейчас она поступила точно так же. Она попросила Эрику поиграть на рояле. Но, прежде чем Эрика смогла выполнить просьбу свекрови, где-то поблизости раздались отвратительные звуки шарманки…

Эрика с раздражением опустила крышку рояля, но и после этого ей никак не удавалось отделаться от дурных предчувствий, вдруг нахлынувших на нее, и в тот же миг квартиру внезапно наполнил звук резкого звонка из прихожей. Это почтальон принес срочное заказное письмо. Написанное полковником Эгоном Вильчеком, письмо было адресовано Эрике. Номер полевой почты не был знаком Эрике. Она содрогнулась, словно почувствовав, что в этом письме содержится известие о смерти Альби. Ей стало дурно. Сударыня тут же уложила невестку на кушетку, побрызгала ей лицо водой, послала Лизу за доктором Лингауэром, а когда Эрика пришла в себя, вскрыла конверт…

*

В апреле Будапешт терзали ветры, город пребывал в унынии. Солнце пряталось где-то за облаками, в воздухе носились пыль и сор, иногда вдруг начинал накрапывать дождик, но по-настоящему небеса так ни разу и не разверзлись. И в Буде, и в Пеште люди окончательно потеряли спокойствие. На широких тротуарах Бульварного кольца среди поношенных военных мундиров почти на каждом шагу встречались люди в трауре. Тем, кто не носил казенную, щучьего цвета, форму, просто не давали проходу насмешки. «Эй ты, обозный протеже, — ехидно спрашивали такого человека, — куда несешь ты свой зад?» Трамваи ходили очень редко, и полицейские охотились за теми, кто висел на подножках.

По проспекту Кристины и дальше, через Цепной мост, по проспекту Андраши до самого городского парка медленно и тяжело двигался омнибус — сильно исхудавшие лошади быстро уставали и не могли уже бежать, как в добрые мирные времена. Порядочные женщины не рисковали появляться на улицах после наступления темноты. Люди предчувствовали приближение анархии, а напряженность в городе еще больше возрастала в результате постоянных полицейских облав.

На каждом шагу проверяли документы различные патрули: полицейский, военный, жандармский, офицерский — и представители различных органов охраны общественного порядка. Они заходили в каждое кафе, беспокоили посетителей, иногда оцепляли целые кварталы, требуя у каждого мужчины, военного или штатского, документы. Они врывались в синематографы во время демонстрации фильмов, приказывали людям, показавшимся им подозрительными, встать и немедленно выйти из зала. Самыми ненавистными фигурами того времени были «легавый», то есть полицейский, и «стукач» — дворник, попросту обыкновенный, официальный доносчик. Этих не только ненавидели, но и старались всячески подчеркнуть их «ранг». К ненавистным фигурам относили еще и торговок, проще говоря, базарных баб, которых обычно называли «коровами». Это были самые обыкновенные спекулянтки.

В народе распевали куплеты о миллионерах, нажившихся на войне, о продажных барышнях, о спекулянтах. Передавали всякие подробности о жизни людей, торгующих поддельными документами, освобождающими от посылки на фронт. Город кишел мошенниками самых разных мастей, которые обложили его своей «пошлиной» и которых полиции никак не удавалось прихлопнуть…

Сообщения телеграфных агентств Хёфер и Вольф помещались на первых страницах газет, но сами газетчики на профессиональном языке обычно называли их пеной. Эти военные байки уже никого не интересовали, даже праздных болтунов, завсегдатаев кафе, которые мнили себя стратегами. Большинство людей с интересом читали статьи Лайоша Биро на страницах «Вилаг». Тем же, кто сам не пережил событий той эпохи, было трудно представить себе, что значили для людей его смелые статьи.