Приказ - [15]

Они обогнули расположение одного из подразделений полка. Линия окопов здесь извивалась змеей по склону горы. Их остановил командир подразделения и потребовал предъявить документы. Они обменялись с ним всего несколькими фразами, и офицер, проверивший документы, посоветовал им поторопиться, так как их участок очень часто обстреливает итальянская артиллерия. Они спустились вниз, на дно лощины, и пошли вдоль позиции. Когда они проходили мимо, к ним поворачивались пепельно-серые лица солдат, лежавших в окопах.

— Ну что, господин капитан, видели вы этих вояк? — бесстрастным голосом спросил его Татар, когда они миновали позицию. — Заметили, какие они все грязные и немытые: мыла им не выдают, они моются снегом. А все нечистоты они саперными лопатками сбрасывают в пропасть, прямо перед собой. А когда ветер дует им в лицо, смрад стоит совершенно невыносимый. Поэтому и хорошо, что им выдают так мало продуктов, у них и испражнений меньше. Большинство из них весит не более пятидесяти килограммов, а многие и того меньше: есть солдатики, которые весят по сорок семь кило, и таких очень много. А если у кого начинается легочное кровотечение, то его отправляют вниз — умирать. Здесь не любят хоронить мертвецов: даже с помощью взрывчатки тут нелегко вырыть могилу. У этих людей глаза как у загнанных волков, они не выдержат еще одну зиму здесь, среди скал.

Марошффи молчал, слушая Петера, а тот, распаляясь все больше, продолжал:

— Если эта армия до осени не одержит победу — всему конец. Но я спрашиваю вас, как она может победить теперь, если до сих пор ей это не удалось сделать? — Он в сердцах тыкал альпенштоком в снег и в сильном раздражении не произносил, а, скорее, выплевывал слова: — Иногда итальяшки, сжалившись над ними, сбрасывают им с самолетов небольшие посылочки: американские консервы, сигареты и даже кое-какие напитки в жестяных банках. Вот так мы и живем! Уж если макаронники проявляют к нам такую щедрость, то это означает, что они прекрасно понимают, чего стоят подобные послания… — Татар отрывисто и раздраженно хохотнул: — Двадцать пять миллионов одетых в солдатские и офицерские шинели озверевших людей рвут друг друга на части. Зачем? Унтер-офицеры, эти идиоты, утверждают, что так гласит приказ. А что, если в один прекрасный день солдатам вдруг придет в голову, что они имеют полное право наплевать на такой приказ?

Марошффи, не говоря ни слова, вытащил из кобуры пистолет и демонстративно начал вертеть его в руках. Татар хотя и заметил это, но не обратил на жест Марошффи ни малейшего внимания и продолжал свое:

— Вы только посмотрите на эти скалы, господин капитан. Еще в прошлом году, когда фронт стабилизировался, здесь не ступала нога человека. Но потом был отдан приказ построить укрепления. Правда, должен вам сказать, точно так же работали и итальянцы. Люди взялись за кирки, сверлили, долбили, взрывали землю, копали окопы прямо в этих скалах. Многие погубили здесь свои легкие, многие просто сорвались со скал вниз, кое-кто погиб под лавинами — горы ведь не любят, когда их будят от многовекового сна. Знаете ли, господин капитан, эти скалы — довольно гнусное место. Когда горы начинают сердиться, дело часто кончается такой лавиной…

Около одного из поворотов Татар поправил тюк на спине. Они немного передохнули, и он продолжал свой монолог:

— Много полезного можно было бы построить на деньги, которые сожрала здесь, в этих горах, война. — Кончиком пальца он отодвинул дуло револьвера, которое Марошффи направил ему прямо в грудь, и посоветовал: — Попробуйте, господин капитан, лучше подстрелить орла. Человека-то убить куда проще. — Потом он снова вернулся к своей теме: — Многие здесь уже навсегда успокоились, попав в объятия смерти. Представляете? Такая жизнь всем до чертиков надоела! Есть? Для чего?! Сражаться? К чертовой матери! Остаться в живых? К чертям собачьим! Да они по своему желанию и воды-то не могут напиться: она выдается строго ограниченными порциями, потому что тащить ее сюда, наверх, очень трудно. А в это время другие мужики пристают к их женам…

Солнце жгло все сильнее, лучи его отражались от снега. Все кругом блестело, искрилось, но это сияние только еще больше раздражало глаза. Иногда они оказывались так близко от позиций итальянцев, что слышали их разговоры. Приятный запах кофе и еды долетал до них даже при легком дуновении ветерка.

— Как они дразнят наших голодных пехотинцев! — тихо прошептал Петер. — У них-то все есть, им-то дают.

Несколько позже они встретили на своем пути молодого солдата, который шел в противоположную сторону, сквозь повязку на голове у него проступила кровь. Это был юноша лет восемнадцати, почти мальчик. Чувствовалось, что на фронте он недавно. Вид у него был печальный, как у побитой собачонки.

— Вниз? — спросил у него Татар.

Вместо ответа солдат только утвердительно кивнул.

— Вижу, тебя немного подранили? — продолжал расспрашивать его Татар. — Ты хоть дорогу-то знаешь? Не заблудишься? Почему с тобой никто не пошел? Ты совсем еще младенец. Матери домой хоть иногда пишешь?..

Марошффи понимал, что Татар произносит это скорее для него, чем для юного солдата. Эти вопросы он задавал с целью задеть его. Не спрашивая разрешения у офицера, Татар дал парнишке сигарет и даже небольшую фляжку с коньяком.