— Дорогой мой, у тебя родился сын! — Это был самый сильный аргумент Эрики. — Подумай о сыне!
Услышав эти слова Эрики, Альби низко опустил голову, да так и не поднял ее.
Конвойный нервно заходил по комнате, показывая свое нетерпение. Эрика, пришедшая в отчаяние, почти физически ощущала, как быстро несутся последние минуты свидания. А Марошффи в этот момент вел свой последний бой со старым миром.
«У меня есть сын! — билась в его голове мысль. — В таком случае мой долг возрос вдвое. Теперь я должен думать не только о настоящем, но и о будущем».
— Я и ради него не могу поступить иначе, — тихо прошептал он Эрике. — Я не хочу пачкать свое имя позором!
И с этого момента его уже не мучили больше ни сомнения, ни опасения. Он вдруг примирился с собой, как примирится через много лет в Испании, в Андалузии, где его настигнет смертельная пуля.
Но сейчас, находясь в стенах старой тюрьмы, он закончил свои счеты с данным периодом жизни. По одну сторону невидимой стены стоял он сам, человек, который нашел свою цель в жизни, а по другую сторону — любящая его жена, молодая мать, которая никак не может понять, что же случилось с ее мужем.
Еще не вырос его сын, еще не унижали в нем человека, еще не познакомился он с «новым» страшным режимом, который позднее на протяжении многих ужасных лет будет терзать его, обрушит на его голову много-много горестей.
Марошффи все еще стоял посреди камеры, полный решимости, зная, что ему делать дальше.
Однако конвойного все это нисколько не трогало.
— Прошу пройти: время свидания окончилось! — холодно бросил он.
Эрике ничего не оставалось, как уйти.
Действительность редко создает такие трагические ситуации, а если и создает, то летописец застывает на месте, так как он не в состоянии описать и обосновать их. Альби не мог объяснить своего поступка, и Эрика не обвиняла его за это. Вместо этого она прильнула лицом к лицу любимого мужа и со слезами в голосе прошептала:
— Мы ждем тебя, Альби, мы оба очень ждем тебя…
