Приказ - [125]

— Моя госпожа, — подчеркнуто вежливо заговорил министр, — румынский генерал Панатеску угнал из Пешта несколько тысяч венгров. В этой связи начальник столичной полиции Маттяшовски и сеть его тайных агентов, да и многие агенты органов госбезопасности, сыграли на руку оккупантам. Разумеется, обвинять их за это вряд ли можно. В настоящее время румыны располагают двадцатью семью лагерями для перемещенных лиц, и все они один другого хуже. К сожалению, я не имею возможности установить, в каком из них содержится ваш муж. Однако, к нашему счастью, у румын процветает система взяток, с помощью которой мы, видимо, сможем кое-что сделать. Правда, необходимо спешить, так как в середине ноября, по-видимому, румынские войска отойдут назад, а до того момента они, безусловно, попытаются освободиться от многих своих узников. Кое-кого «унесет» эпидемия, другие погибнут «при попытке к бегству». Методы, к которым прибегают румыны, нам хорошо известны…

Прошло несколько томительных недель, а Эрике за это время удалось узнать только то, что фамилия Альби не фигурировала ни в одном из крупных лагерей для перемещенных лиц. Не оказалось его следов и во многих мелких лагерях. Информаторы Эрики опасались, что Марошффи мог попасть в одно из особых мест, которые находились в Дебрецене, Ньиредьхазе и Бекешчабе, откуда узников направляют на работы в Регату. Получилось как-то так, что никто не подумал о лагере, находившемся в Чепеле, где румынский генштаб устроил так называемый особый политический карантин для лиц, которые «очень много знали». Это был секретный лагерь, и к тому же самый страшный. Марошффи попал в него из-за мести, которой отплатили ему Эдит Алторяи и Шоймар Кристиан за то, что он отказался участвовать в организации контрреволюционной группы. И хотя не было никаких доказательств вины Марошффи, его все же не освобождали. До 14 ноября его держали в лагере в Чепеле и передали в руки правительства Фридриха только тогда, когда румынские войска начали отходить из Пешта.

Тогда-то Марошффи и попал в военную тюрьму на проспекте Маргит. Второго декабря Флейшакер побывал в этой тюрьме с целью инспекции, в тот момент он выступал под фамилией полковника Андорка. Ему стало жаль Марошффи, когда он увидел его.

— Дружище, я считаю несправедливым твое нахождение здесь и от души хочу тебе помочь, — сказал он, подойдя к Альби. — Ты талантливый офицер, мужественный солдат, и будет очень жаль, если ты пропадешь здесь. Стоит тебе сказать всего несколько слов, как тебя немедленно освободят. Согласись служить в новой национальной армии! Стоит тебе только заявить об этом, как я сразу же все сделаю для твоего освобождения. А от тебя всего-навсего потребуется подписать заявление, согласно которому ты никогда не был красным, ради отечества делал все возможное, а сейчас хочешь помочь делу национального возрождения. Так поступали и поступают все, кто служил на стороне Штромфельда. Твои старые знакомые все до одного продвинулись по служебной лестнице: Денешфаи, Карпати, Лемберкович, Футаки, Стоянович. Упорствует лишь один Штромфельд. Я же надеюсь, что ты не собираешься в этом отношении брать с него пример. Послушайся меня, и тогда тебе не нужно будет ничего опасаться, твоя безопасность и карьера будут обеспечены.

Однако Марошффи отверг предложение Андорки. Спустя несколько дней после этого разговора делу Марошффи был дан ход, о чем в газете «Пешти елет» была помещена небольшая заметка.

Делом Марошффи занимался военный прокурор Фрикк, который быстро провел расследование, забрав к себе в руки протоколы допросов, к нему же попал и дневник Альби в кожаном переплете.

Когда Марошффи впервые привели в кабинет прокурора, там было так жарко, что стены, казалось, готовы были рассыпаться от жары. Во дворе было туманно, два воробья клевали кусок хлеба, положенный кем-то на подоконник. Трусливые воробышки нет-нет да и поглядывали на оконное стекло и на тех, кого они видели за ним, считая их своими заядлыми врагами.

Прокурор Фрикк являлся воспитанником королевской и императорской армии, и, хотя он с 16 ноября носил национальный мундир, а на его головном уборе красовалось журавлиное перо, в глубине души он все же продолжал оставаться монархистом. В нем укоренилась напыщенность, свойственная австрийским и чешским судебным чиновникам, и это, в свою очередь, усиливалось его относительной молодостью и недостаточной профессиональной опытностью. Ему было тридцать лет, он мечтал о блестящей карьере и потому из кожи лез, чтобы выслужиться.

Когда он первый раз вызвал Марошффи к себе на допрос, то уже многое знал о нем. Первого мая 1919 года Альби в анонимном письме предупредили о верности военной присяге, позднее выяснилось, что автором этого письма был Кристиан Шоймар. Но до поры до времени прокурор не использовал против Марошффи этот козырь. Согласно полученным распоряжениям он решил всего лишь немного прощупать бывшего капитана генерального штаба и обратился к нему с безупречной вежливостью:

— Разрешите мне, поскольку вы пока еще не осуждены, называть вас вашим старым званием, господин капитан. Насколько мне известно, господин полковник Андорка сделал вам определенное предложение, не так ли? Скажите, почему вы отклонили его предложение? Быть может, теперь, выспавшись, вы изменили свое решение? Отвечайте!