Приказ - [124]
13 июня. Заседает партийный конгресс от имени семисот тысяч членов партии. Поговаривают, будто в партии нет единства. Секретное донесение от внутренних органов: «Запасы продовольствия быстро тают, нет керосина, соли, сахара, спичек, топлива, текстиля; процветает «черный рынок». Все это еще больше подталкивает нас к ускорению военного похода».
14 июня. Военная деятельность бьет ключом. Мы получили известие о том, что в Араде схвачена и казнена Юлия Ач. Это дело рук предателя по имени Харшани. Бедная Юлия! Бедный Петер!
15 июня. Ужасный день. Правительственный совет серьезно воспринял вторую ноту Клемансо. Неужели придется отходить? Оставить две трети освобожденной нами территории? И все за одно обещание, которое ничем не гарантировано, что румыны отведут свои войска из-за Тисы? Когда они это сделают? Со временем? К нашему счастью, Штромфельд после небольшого колебания занял отрицательную позицию по отношению к этому ультиматуму. Он сказал: «У нас есть силы для продолжения борьбы». И действительно, у нас имеются 168 боеспособных батальонов, 127 пулеметных рот, 10 кавалерийских эскадронов, 308 орудий различного калибра, небольшое количество боевых аэропланов, бронепоездов и Дунайская флотилия.
16 июня. До глубины души меня потрясло великолепное событие: в Эперьеше провозглашена Словацкая советская республика! Я собственными глазами видел, с каким воодушевлением воспринял это известие народ. Я представляю, какая судьба ожидает этих счастливых сейчас людей, если наши части отойдут и бросят их на произвол судьбы. А что будет с воодушевлением наших солдат? Говорят, будто Кун хочет мира по образцу мира в Брест-Литовске. Это может привести только к капитуляции.
17 июня. В голову пришла страшная мысль: Бем снова отдает приказ о прекращении огня так же непродуманно, как он сделал это в конце апреля под Сольноком. Штромфельд же сказал: «Если мы подчинимся требованиям Клемансо, то через шесть недель у нас уже не будет Советского государства». Мителхаузер и Енок продолжают наступать. Это к счастью, так как в такой ситуации невозможно отдать приказ о прекращении огня, следовательно, будем продолжать сражаться.
18 июня. В Эперьеше я встретился с Петером. Он прибыл из-за линии фронта и привез важное сообщение: «Мителхаузер уходит из Пожони и снова занимает Брюн. В Пожони двадцать тысяч революционно настроенных венгров, словаков и немцев рабочих готовы повернуть оружие против буржуазной власти. Пожонь опустела, порядок в городе поддерживают отряды милиции…» Петер только сегодня от меня узнал о смерти Юлии. Он твердо решил поехать в Румынию, чтобы покончить там с изменником, который ее выдал. Удержать его просто невозможно. Увижу ли я еще когда-нибудь этого замечательного человека?
19 июня. Завтра я провожу смотр частей, стоящих на границе…»
На этом записи в дневнике обрываются. Дальше идут чистые страницы. Все события, случившиеся после этого, Марошффи хранит в своей памяти.
20 июня он действительно попадает в Карпаты. Оказавшись в Бескидах, он все еще не терял надежды, так как решения на отход армии еще не было.
В горах дули сильные ветры, с вершины горы было далеко видно все вокруг. Марошффи сознательно не готовился к подведению итогов.
Сам того не желая, он как бы вспомнил все, что с ним случилось начиная с 1914 года. Мысленно он снова побывал в Сербии, Галиции, Буковине, Албании, Румынии, Италии, Бельгии и Франции. Чем закончились ужасные военные приготовления целого ряда стран? Остались только солдатские кладбища да печаль в сердцах вдов. Затем перед его мысленным взором возникли жирные, хитрые физиономии жадных торговцев, которые повсюду охотятся за добычей. Те же, кто оказался способным сохранить чистыми свои сердца после всех кровавых побоищ, могут сказать те же самые слова, которые мысленно выкрикнул Альби в Карпатах: «Люди, любите друг друга!» И тут же мысленно задал себе вопрос: «Существует ли на земле такая власть, которая в состоянии усмирить в человеке его звериные инстинкты?» А затем без всякого пафоса сам же и ответил: «Сделать это способен только социализм. Сделать это могут люди, осененные идеей, с помощью которой можно победить и дикие инстинкты, и националистический угар, и стремление господствовать над другими народами. Это и есть та самая одна-единственная сила, с помощью которой человек на самом деле становится человеком, а на троне его царствует гуманизм».
В середине августа Эрика получила разрешение на возвращение домой, а в начале сентября 1919 года она приехала в Будапешт. Приехать раньше она не могла из-за родов, а теперь оставила малыша у кормилицы в Вене. Та борьба, которую она вела с собой: рожать ей или не рожать, — в конце концов закончилась в интересах ребенка. В критический для Эрики момент ей помогли принять это решение ее большая любовь к Альби и одиночество, в котором она оказалась. Жизнь затворницы в Пеште, появление на улицах столицы чужих войск и бесчисленные погромы, известия о которых доходили до нее, испортили ей настроение.
В своей квартире на проспекте Кристины она нашла совершенно чужих людей. Руди Шлерн и Регина Баркоци к тому времени уже вернулись в свои квартиры. Эрика разыскала Руди, и он с сожалением сообщил ей о том, что 8 августа румыны арестовали Марошффи и с того дня след его пропал. Затем Руди рассказал Эрике, что Сударыня умерла и похоронена в своем фамильном склепе. Мари, сестра Руди, вышла замуж в Вене и теперь вовсе не собирается возвращаться на родину. В заключение он посоветовал Эрике сходить к районному начальству и поговорить с ним. Возможно, ее квартиру сразу же освободят, выбросив из нее на улицу «тот сброд, который ее самовольно занял». Однако Эрику не интересовали ни квартира, ни мебель. Она остановилась жить у отца. Все свое время она тратила на розыски Альби. Все, что можно было сделать с помощью денег, старых связей и собственного обаяния, она сделала. Барон Гот очень помог ей, подсказывал, к кому обратиться. Однако, несмотря на все старания, она так и не добилась своего, потому что после падения так называемого профсоюзного правительства министры внутренних дел очень быстро менялись: Шомашу сменил Перени, а последнего — Фридрих, который в довершение всего был и премьер-министром. Вскоре стало ясно, что без личного вмешательства министра внутренних дел напасть на след Альби ей не удастся. И лишь в середине сентября появилась слабая надежда, когда министром внутренних дел стал Одон Бенецки, который вне всякой очереди принял Эрику и, восхищенный ее красотой, внимательно выслушал. Барон Гот ради дочери был готов поступиться даже своими политическими взглядами. Поскольку же он не намеревался чересчур афишировать себя, то лишь давал ей ценные советы.
