— Сергей Геннадьевич, был рад нашему знакомству. Надеюсь скоро видеть вас вновь. Теперь, выслушав некоторых из наших руководителей, вы, полагаю, убедились, что Нижне-Волго-Донская область вполне достойна вступить в вашу Конфедерацию?
Бесстрастный голос Иннокентия Глебовича вернул Сергея в штабную палатку: «Как же — «мыслитель»! — нашёл время, чтобы, забыв, где и зачем находишься, полностью занять ум решением своих личных вопросов? Хорошо, хоть полковник, кажется, не заметил?»
— Да, Иннокентий Глебович, все ваши соображения постараюсь передать как можно точнее. Ну, а буду ли вновь у вас и когда, если буду, это, вы понимаете, решать не мне. Со своей стороны, тоже очень рад знакомству с вами.
Выстрел грохнул, когда Сергей, прощаясь, пожимал горчаковскую руку — над макушкой седеющей головы Иннокентия Глебовича будто бы пронёсся крохотный смерч, серебристым дымком заклубились вырванные пулей волосы. Подхватив потерявшего сознание полковника, Голышев осторожно опустил на землю тяжёлое, враз обмякшее, тело: «Вскользь, по касательной. Контузия — ничего опасного», — мгновенно отметили видевшие предостаточно всяких ранений глаза Сергея.
* * *
Уже спуская курок, Маркиз понял, что пуля не попадёт в цель. И виноваты в этом будут не «Маузер» и не его рука, нет — нечто нездешнее, почти неуследимое, однако определяющее конечный результат всех человеческих действий. Поэтому, выстрелив, Меньшиков немножечко удивился раненью полковника, но удивился почти автоматически — словно какой-нибудь сторонний свидетель. Откуда-то очень издалека наблюдающий не только за покушением на полковника Горчакова, но и за ним самим, Юрием Дмитриевичем Меньшиковым — бывшим лучшим стрелком десантного батальона, бывшим снайпером группы «Альфа», бывшим киллером-одиночкой, бывшим… всё уже — бывшим! Не попав — царапина не в счёт — в голову Иннокентия Глебовича, Маркиз почувствовал: время его пребывания на этой земле заканчивается — остались недолгие минуты. А Там? В общем-то — неизвестно… Однако, учитывая специфическую профессию Меньшикова, надо полагать, что пути ему Там предстоят крутые. И ступить на них доведётся уже очень скоро — через каких-нибудь пятнадцать, двадцать минут.
Проходя мимо спящей Валечки, Маркиз не выстрелил, ибо понял: её показания его земную судьбу не облегчат и не утяжелят, а Там, где начинается новая жизнь, каждое, совершённое здесь, убийство ляжет на плечи страшно тяжёлой ношей.
Конечно, Меньшикову, почувствовавшему знобящий ветерок из иного мира, логичнее всего было бы сдаться, но человеческие поступки логикой определяются и вообще-то редко, а уж когда ясно просматривается черта… навык, инстинкт, привычка — всё что угодно, только не логика!
Минут через десять после покушения, когда Меньшикову удалось незамеченным вернуться в свою палатку, заслышался шум погони:
«Глупость какая-то, спецслужбы действуют тихо, не привлекая внимания, а тут… не хватало только кому-нибудь завопить «держи вора», чтобы получился почти водевильный переполох на сельской ярмарке, — подумал Маркиз, но сразу же спохватился: — Это — за ним. Травят его, как зверя. Зная — почему, от кого, неважно! — но зная, что стрелял в полковника Горчакова он, Юрий Меньшиков. И не будет, конечно, никакого суда — ворвутся и истребят на месте…
… и пусть, — говорил смертельно уставший, почти уже выключившийся из этой жизни ум, — чем скорее — тем лучше…»
Но куда более древний инстинкт всё-таки заставил Маркиза покинуть свою, грозящую превратиться в западню, палатку. Однако никакого плана спасения у Меньшикова не было, и, выбравшись наружу, он полностью положился на волю ног: куда понесут — туда и ладно.
Минут через пять, попетляв между полотняных конусов и шатров военного городка, ноги принесли его на небольшую площадь — перед жилищем Ивана Адамовича. Маркиз почувствовал: здесь. Его земной, красный от крови им убиенных путь завершится здесь. Через две, три минуты — он обнаружен, загнан и вот-вот будет растерзан толпой. Не расстрелян, а как это и положено испокон веку герою вершащегося на площадях стихийного правосудия, растерзан в клочья.
Ум, за ненадобностью, окончательно распался, и то немногое, что в этой жизни ещё успел совершить Маркиз, совершил уже не человек и даже не зверь, а некий, способный реагировать и немного двигаться, биологический субстрат.
Когда появились первые преследователи, он (этот субстрат) достал из сумки почему-то не брошенный Юрием Меньшиковым «Маузер», выстрелил, не целясь, в сторону приближающихся и, заметив неподалёку молодую человеческую самку, загородился ею, левой рукой захватив за шею, а в правой держа наведённый на ищущих его смерти «Маузер». На языке преследующих это называлось «взять заложницу», но угрожающее допотопным оружием биологическое нечто их языка не знало, а действовало, повинуясь даже не инстинктам, а сохранившимся из прежней жизни телесным навыкам.
* * *
Контузия оказалась лёгкой, сознание вернулось к Иннокентию Глебовичу через минуту, другую — пришедший в себя полковник первым делом поблагодарил Сергея, зажимающего носовым платком кровоточащую ссадину на темени, и обратился к начальнику охраны:
